Город на холме

− Я хочу тебя спросить. Ты хочешь… жить по Торе?

− По Торе это как?

− Соблюдать заповеди. Шабат, кашрут, миква…

− А что такое миква?

− О, Господи! – простонал Рувен, закрыв руками лицо.

− Рувен, я в Бога не верю. Даже если Бог меня создал, я не просила его меня создавать и ничем ему не обязана. Даже ради тебя я не смогу исполнять действия, в которых совсем не вижу смысла. Рано или поздно мое терпение лопнет, и поверь мне, эта картина не будет красивой.

Он смотрел на меня и молчал.

− Когда-то ты спросил меня, помогла ли немецким и австрийским евреям их ассимилиция? Теперь я бросаю тебе этот вопрос обратно, как в теннисе: помогла ли румынским евреям их набожность? Ты говорил мне, что в Сигете одних йешив было семь штук, синагог вдвое больше. А людей в живых, что в Сигете, что в Зальцбурге, осталось поровну − мало, слишком мало. Богу нет дела ни до кого из нас, до тебя в том числе. Но мне есть дело до тебя.

Тут только я поняла, что мне надо встать на носки, чтобы обнять его. Еще несколько месяцев назад мне казалось, что он ниже меня ростом. Он больше не в бегах. Он выпрямился. И он не хотел, чтобы я его обнимала.

− Скажи уж лучше сразу, что ты мной брезгуешь. Перед людьми ты сделал жест потому, что момент этого требовал. Но ты не хочешь, чтобы мы были близки. Тебе противно.

Теперь он обнял меня сам и целовал там, где кончался лоб и начинались волосы, уже достаточно длинные для небольшой косы.

− Я нарушаю запрет Торы, чтобы тебе не было так больно. Но это в последний раз. Я хочу семью, как была у моих отцов и дедов. Они были мудры и праведны.

Они были невежественны и беспомощны.

−… тебе не обязательно ехать в Палестину со мной. Езжай одна.

И тут я почуствовала, что смертельно устала. Вообще от всего. Мне двадцать один год, а чувствую себя древней старухой. Из последних сил я сумела полюбить, а ему это не нужно. Он хочет жить по Торе, но я для этого не подхожу. Надо заселять Палестину, на это я еще могу сгодиться. Сколько можно меня использовать, сколько можно. Неужели никто никогда не будет любить меня просто за то, что я есть? Come here, child. Обезумевший от боли полутруп, у которого течет из всех отверстий. Она просто делала для меня все − и ничего не ожидала взамен.

Больше мы с Рувеном не виделись. Он устроился на следущий транспорт, который Бриха комплектовала для отправки в Геную, а оттуда в Палестину. Одинокому молодому человеку попасть на транспорт было легче, чем семейной паре с ребенком или даже девушке. Я написала Розмари в Нюренберг. Вскоре мне оттуда пришло роскошное командировочное удостоверение на официальном бланке. Ни с кем не попрощавшись, я покинула лагерь. Сержант Империале довез меня до расположения следующей части и передал напарнику. Так, на перекладных, я добралась до Вены. Советская артиллерия и самолеты союзников оставили от города одни развалины, когда-то роскошное перекрытие вокзала Вин-Вестбанхоф теперь представляло собой обугленный каркас, похожий на лошадиный скелет на обочине. Увидев Розмари на нюренбергской платформе, я поняла, что вернулась домой. Оформление моей американской визы заняло еще полгода, и адски холодной зимой мы с Розмари все-таки добрались до Гамбурга и сели на пароход “Четыре капеллана”[179] шедший в Балтимор. Пароход вез беженцев, невест джи-аев и демобилизованных женщин из WAC. Благополучно миновав мины, которыми буквально кишело водное пространство между Германией и Англией, мы сделали остановку в Глазго, взяли еще пассажиров. В один из дней я обнаружила, что берегов Европы не видно, сколько не вглядывайся. Все. Я свободна. I am an American.

* * *

Это я думала, что я свободна. Власти штата Джорджия думали иначе. Едва я успела сойти с поезда на вокзале в Саванне, как мне уже было указано, где мое место. Я стояла в растерянности, не зная, куда себя девать, с перекинутым через руку плащом и чемоданом у ноги. Ко мне подошел господин в шляпе и осведомился, не может ли он мне чем-нибудь помочь.

− Где здесь зал ожидания? – спросила я.

− Пройдете по платформе, для белых зал ожидания направо, для цветных налево. Вам направо.

− Это что, селекция?

− Мисс, извините, но я вас не понял.

На заплетающихся ногах я дотащилась до конца платформы и увидела там обычное вокзальное здание, коридорчик и две таблички – White Passengers Only и Colored Passengers Only. Все. Хватит с меня селекций. Пусть арестовывают, пусть бьют, пусть делают что хотят. Я поставила чемодан в коридоре на ребро и села на него. В таком виде и нашел меня дядя Вальтер. Не задав ни одного вопроса, он сразу понял, что я это я.