Город на холме

Кое-что в психологии он все-таки понимал, иначе не был бы амиром. Но со мной прокололся, ой, прокололся. Расслабился. В детстве я читала книжку про голову, живущую отдельно от тела. Это был умный профессор, который, несмотря на свою беспомощность, управлял ситуацией, отомстил своему врагу и увидел сына перед смертью. Так я и жила – голова отдельно, все остальное отдельно. Голова могла бы быть и поумнее, но уж какая есть. А он поверил. Решил, что раз я не сопротивляюсь, то дело на мази. Человек должен быть по-настоящему мудрым, чтобы не перепутать любовь с сексом, а секс с демонстрацией подчинения. Я таких, если быть уже совсем честной, не встречала. Йосеф вообще не был склонен к анализу, не брал в голову и получал от жизни, в том числе от меня, удовольствие. Шрага больше всего нуждался в человеческом тепле и участии, в утолении своего информационного и тактильного голода, а секс там был на последнем месте и вообще по моей инициативе. Вот их, таких разных, я любила. А этого терпела. Иногда он бывал даже обаятелен, особенно на фоне своих душманов, или как их там. Вернее, был бы обаятелен, если бы не несчастный раб в туалете на полу. Вот с ним-то я как раз с удовольствием общалась. Это было именно общение, несмотря на то, что он молчал. От звуков русского языка, от нормальной человеческой речи без оскорблений и издевательств, он расцветал, его мимика становилась живой, жесты более точными, выражение глаз не таким забитым. Я решила, что он где-то мой ровесник, поэтому должен помнить все, что помнила из своего детства я. Ну, может, не все, но какие-то пересечения точно были. Я пела детские песни – про голубой вагон, про кузнечика в траве, про мамонтенка, который ищет маму. Только про Чебурашку никак не могла допеть до конца, начинала рыдать. Это была любимая песня раннего детства Мейрав и Смадар. При словах “Ко мне на день рождения никто не приходил”, Смадар начинала всхлипывать, а Мейрав утешала: “Но он же теперь вместе с Геной”. Вообще, как и в любом коллективе, даже в таком маленьком, у каждой были свои роли и обязанности. Если нужно было очаровать кого-нибудь, на сцену выступала Смадар. Взмах ресниц туда-сюда, кокетливая улыбка – и сестрички-лисички получали все, что хотели. Если же это не помогало, то со своим бенефисом выступала Мейрав, и тогда со всех полок летели вещи, от криков дрожали стекла. Когда в первом классе Мейрав выбросила в окно чей-то рюкзак, учительница подступила ко мне вплотную, мол, их надо разводить по разным классам. Иначе Мейрав никогда не научится договариваться с людьми, а Смадар – стоять на своем. Йосеф погиб за полгода до этого, я хотела одного – чтобы меня не дергали, потому что где бы до меня не дотронулись, боль расходилась по всему моему существу, как круги по воде. И теперь, сидя в лагере боевиков в ферганских горах, я раскаивалась в том, что лишила их, потерявших отца, еще и материнского тепла. В последние полгода я оттаяла, разрешила себе эмоции, вот только, боюсь, что Шраге мои девицы за это спасибо не скажут. Скажут – с ума мать сошла на старости лет, курам на смех.

Припахивали Ивана основательно, большую часть времени он отсутствовал. Я видела, что кожа на его руках облезает, покрывается маленькими язвами. Я все равно брала его за руку, бережно и осторожно. И говорила, говорила, говорила – в надежде, что он хоть что-нибудь вспомнит.

− У вас была мама. У каждого человека есть мама. Я тоже мама.

Он сердито мотал головой, показывал на матрас и стыдливо отворачивался. На этом матрасе амир почти ежедневно насиловал меня, не стесняясь раба, не бывшего в его глазах человеком.

− Почему ты меня ни о чем не просишь?

− Если бы ты действительно был врачом и помнил клятву Гиппократа, ты бы знал, что нужно человеку, у которого заживают ожоги и порезы. Я ни о чем не буду тебя просить.

− Почему ты не называешь меня по имени?

−– Потому что я военнопленная. Дар-аль-ислам и дар-аль-харб[197] находятся в состоянии войны. Мне ничего не нужно от тебя.

− Но мне нужно от тебя. А то, что ты книжки читаешь, это хорошо, продолжай.