Город на холме

Продолжая удерживать меня между коленями, он сжал мое левое запястье трехпалой рукой и только после этого отпустил правое. Спокойно и методично он бил меня по щекам. Шесть раз. Потом взял за подбородок повернул голову влево, вправо, словно проверяя, не испортил ли чего.

− Малика, у нас за оскорбление ислама убивают. Я не мог оставить тебя без наказания. Только не надо становиться в позу, что западная цивилизация вся из себя просвещенная и гуманная. Она вся на костях рабов построена. В одном Израиле десятки тысяч нелегалов. Они, по-твоему, не рабы? Потому что ты их не видишь и они не живут у тебя на кухне? Ты будешь сидеть здесь и утверждать, что на Западе детей не растлевают, когда там порнография идет по всем каналам с утра до вечера, а дети с двенадцати лет начинают пить, курить и совокупляться? И вместо того, чтобы иронизировать над установленным Пророком законом, подумай, сколько на твоем Западе одиноких женщин и детей, растущих без отцов. Они, по-твоему, счастливы?

− Слезь с меня и дай телефон, – продолжала гнуть свое я.

К моему удивлению, он с меня слез. Я немедленно скатилась с матраса и бросилась в ванную, которая, к сожалению, не запиралась. Запястья болели, горело лицо, больше от обиды, чем от боли. Паутина в углу задрожала и расплылась в набежавших слезах.

− Малика, я не закончил. Я не в восторге от того, как Иссам проводит свободное время, но это его дело. Он всю жизнь провел в активном джихаде или в заключении. Он хочет, чтобы тебя обменяли на палестинских узников сионистских тюрем, желательно, в виде сильно изуродованного трупа. Какие у меня на тебя виды, ты уже знаешь. Так что выбирай. Хочешь позвонить своим детям и увидеть их – принимай ислам и выходи за меня. Я сделал так, чтобы он тебя не бил, но давать тебе звонить в Израиль за его спиной – это слишком жирно, согласись.

Вот так и отцу предлагали – подпиши покаяние, хватит мучить пожилых родителей, езжай в Израиль. Вот он, мой тест – всегда я еврейка или только когда это удобно. Прожив пятнадцать лет, практически всю взрослую жизнь, в шкуре прозелита, без конца вынужденного доказывать, что присоединился к евреям не ради корысти, я на все события смотрела сквозь эту призму. Если я предам евреев, то потом буду каждый раз умирать от отвращения, глядя в зеркало. Зачем такая жизнь? Страшная трехпалая рука вновь оказалась близко от моего лица.

− Что у тебя с рукой? – услышала я свой собственный сдавленный голос.

− Ичкерия, – отрезал амир. – И раз уж ты заинтересовалась, меня зовут Хидаят.

Ну почему я не промолчала?

* * *