Город на холме

В трубке ухнул взрыв и связь оборвалась. Малка с яростью бросила телефон на стол и выкрикнула что-то по-русски, что прозвучало как забористые ругательства. Когда она разговаривала обычным голосом, то это были интонации и фонетика типичной образованной израильтянки, разве что русский акцент совсем чуть-чуть. Но когда она срывалась на крик, то там начинались звуки, израильтянкам просто недоступные, пронзительные дискантовые рулады с прыжками интонаций в самых неожиданных местах. Минут десять я вспоминала, где я могла слышать такое. Потом вспомнила. В парижской мансарде у нас с Констанс и Анук был на троих один радиоприемник. Мы путешествовали по радиоволнам в поисках рок-н-ролла и прочих интересных вещей и, бывало, натыкались на трансляции из маоистского Китая. Почему-то дикторы там были только женщины. С теми же интонациями, с которыми они проклинали врагов своего вождя и своего режима, Малка только что высказалась в адрес Газы, Ливана, Хизбаллы, правительства и армейского командования.

Мы редко спали по ночам. У Реувена полезли зубы и он громко выражал мирозданию свое фи. Ночи напролет сидели на кухне, поглощая в огромных количествах – я кофе, Малка чай. И тут Малка рассказала мне все про моего сына, уважаемого рава, посланника Хабада в Ташкенте. Про его жену Номи и про то, что у меня пятеро внуков. Пятеро внуков, к которым меня никто никогда не подпустит.

− Ну почему вы так говорите? Даже чужие люди договариваются, неужели мать не может договориться с сыном?

− Девочка моя, чтобы договориться, нужно хотеть договориться. Для этого моему сыну нужно признать, что такие евреи, как я, каким был мой отец, тоже для чего-то нужны. Что мы не болванки, не заготовки для тшувы, не унтер-иден, не балласт, мешающий Машиаху прийти. Это неподьемно тяжело для него, это сломает его мир. Зачем?

− Но Тора обязывает нас всех жить как семья. Пусть большая, пусть разнообразная, пусть дисфункциональная, но семья. Мы не можем себе позволить сидеть каждый в своем углу и дуться друг на друга. Ронен не может продолжать жить так, как будто вас нет. Я уверена, что он это знает.

− Очень интересно. А со своим свекром ты не пробовала говорить на тему, что еврейский народ − это одна семья?

Малка опустила голову так низко, что я увидела серебряный гребешок йеменской работы в гладких черных волосах. Шрага полгода носил его везде с собой и отдал ей в аэропорту уже починенным, за неимением кольца. С тех пор она носила его постоянно, как кольцо. Я не хотела делать ей больно, честное слово. Но чем скорее она расстанется с этими иллюзиями, тем меньше боли и разочарования ей придется в будущем испытать.

− Открой глаза, Малка. Мы для них давно не евреи, они не воспринимают нас в этом качестве. Для них еврей – это тот, кто живет по Шулхан Аруху[221], и никто больше. Большинство евреев отказалось жить по Шулхан Аруху, как только получили такую возможность. Те, кто не отказался – не знают, что делать с отступниками и их потомками. Мы уже давно разделились на два народа, еще до Катастрофы. Я не вижу способа преодолеть эту пропасть.

− А вязанные?[222]

− А вязанные ходят по забору, но регулярно падают на светскую сторону.

− Почему падают?

− Вот посмотри на нас тобой. Ты соблюдаешь, я нет. Но разве ты меня боишься? Разве тебе мешают светские книги, телевизор и разговоры, которые мы с тобой ведем? Разве когда Реувен вырастет, ты не разрешишь мне общаться с ним?

− Нет, что вы.

− А все потому, что вязанные отказались от главного условия жизни по Торе – от информационной изоляции. Ты сама читаешь художественную литературу и смотришь кино. По понятиям хареди, это осквернило твою душу в большей степени, чем то, что случилось с тобой в плену. В каких-то общинах информционная изоляция может быть не полной, например, в Хабаде. В каких-то она может быть совсем глухой. Мы с тобой даже знаем, где. Но именно ради этой изоляции Ронен не хочет со мной общаться и не допускает меня к внукам. Это не его личное решение, это выбор общины. Я не могу воевать с общиной.

− Шрага смог.

− Я понимаю, что Шрага − это образец всех возможных добродетелей, а также Бар-Кохба[223] и Супермен в одном флаконе. Вот видишь, ты уже улыбаешься. Но в их семье родителей просто не хватало на всю ораву. Шрага с Биной заменили родителей младшим, заменили, как могли. Странно, что я тебе, социальному работнику, должна рассказывать динамику семьи, дело которой ты вела. Я думаю, что ты со мной согласишься, что когда не родители воспитывают детей, а старшие воспитывают средних и младших, это преступление по отношению ко всем детям. Шрага вытащил младших из общины, потому что привык, что он за них решает и за них отвечает. Но Ронен взрослый человек, и за его детей отвечает он, а не я.

− А Эстер-Либа?

− А Эстер-Либа вернется к мужу, если он еще соизволит принять ее обратно.

− Да вы что! Он же ее бил!

− Малка, когда ты наконец вспомнишь, что ты профессионал? Что, в первый раз женщина возвращается к мужу, который ее бьет?

− Да уж, не в первый, это точно.