Город на холме

Я долго не могла поверить, что это не было сном. Моя привязанность к Малке приобрела совершенно новые оттенки. А проще говоря, я за нее кому угодно рога обломаю.

В начале 2008-го Шрага с Малкой наконец-то поселились под собственной крышей. Там было построено две многоэтажки на двести квартир каждая, и все это называлось “Мецудат Рам” − Возвышенная Цитадель. “Новый поселенческий блок” удостоился персонального фи от американского Госдепа, но белый с синими балконами “Мецудат Рам” как ни в чем не бывало мерцал вечерними огнями, похожий на инопланетный корабль, севший посреди пустыни. Его мечта, которую он сам строил и защищал. Его возвышенная цитадель. Его дом.

Они поставили хупу тихо и незаметно, во время поездки в гости к малкиной матери в Техас. Я даже не обиделась, все понимала. Шрага не выносит толп и не любит сидеть без дела. А чем еще заниматься жениху на свадьбе, как не сидеть без дела посреди толпы? Я воспринимала их как единое целое с того самого дня в аэропорту Бен-Гуриона. Впервые увидев Малку после поездки в Америку, я поняла, почему у них не возникло проблем с ритуальным окунанием и расчетом правильного дня для церемонии. На ее девичьей плоской фигурке беременность стала заметна очень рано.

Операция “Литой Свинец” обошла нас стороной. Стресса с родами нам хватило выше головы. Хоть и плановое кесарево, но все равно страшно. По любому из многочисленных швов матка может разорваться, и тогда кровотечение известно с каким исходом. Но все обошлось. Увидев нас, Малка вознамерилась встать с постели и даже прошла пару шагов под дружные крики персонала:

− Мамочка, вы куда?

Шрага не стал тратить время на крики, просто молча ее подхватил.

Меньше месяца прошло после родов, и военное ведомство все-таки достало его с очередной повесткой. На этот раз все сложилось как нельзя удачно. Обычный блокпост на вьезде в Гуш Эцион, меньше чем в часе езды от дома. Я жила у них, чтобы помочь Малке по первому времени. На третий день он позвонил и сказал, что приедет домой ночевать. Подумать только, какие либеральные нравы в их части. Малка передала трубку мне.

− Офира, тебе не будет очень трудно снять меня с тремпиады?

Нет, мне, конечно, не трудно, но он всегда так старается нас не обременять и ловит тремп сам. Что-то он хочет со мной обсудить так, чтобы Малки рядом не было.

− Конечно, заберу. Скажи, к какому часу подъехать.

Он еле влез на переднее сидение со снаряжением, сумкой, автоматом и прочими делами. Минуту посидел молча и неподвижно. Потом глубоко вздохнул и вынул из глаз контактные линзы.

− Вот теперь можно жить.

Ну конечно. Упаси Боже, кто-нибудь кроме самых близких узнает, что он плохо видит на дальние дистанции. Очки не для суперменов.

− Офира, что мне делать, если я хочу сказать пожилой женщине, что она мне мешает?

Откуда на блокпосту пожилые женщины? Какие-нибудь арабские старушки? Да они иврита как правило не знают.

− Ты уверен, что она тебя поймет?

− А почему ей меня не понять?

− Так они же иврита не знают. Иврит знают мужчины и молодые, которые в Израиле работу ищут. Чем тебе бабка старая помешала?

− Арабы тут вообще не при чем. Я говорю о Махсом Уотч[231].

Махсом Уотч. Многих из них я знала, с кем-то работала, с кем-то училась, с кем-то даже приятельствовала. Я понимала, что заставляло их в любую погоду торчать на блокпостах, спорить, кричать, скандалить, оскорблять и подвергаться оскорблениям. Идеализм. Они хотели, чтобы евреи были лучше. Но уже не в первый раз в своей жизни я наблюдала, как чистый идеализм вырождался в самое вульгарное предательство и дешевый балаган. Как в Париже в 68-м. Вам не нравятся блокпосты – наседайте на Кнессет, разверните кампанию в прессе, разъясняйте свою позицию людям, которые принимают решения. Солдаты решений не принимают. Их поставили – они стоят. В том возрасте, когда молодежь в других странах учится и путешествует, наши дети ежедневно рискуют жизнью, чтобы все остальные могли спать спокойно. Они заслуживают от нас не меньше чем стопроцентной поддержки.

− Что, совсем достали?

− Один бы я еще справился. Но там же срочники, первогодки. Что бы мы ни сделали – все не так. Они нас совершенно издергали, не дают работать. Мы, оказывается, упиваемся своей властью. Мы позорим свою страну. А я вообще наци.

Его боль рикошетом ударила по мне, так что руль дрогнул в руках. Я перехватила баранку и легко коснулась его плеча.

− Больно?

− Я привык.

Что правда, то правда. Прозвище “наци” он снискал еще подростком в йешиве. За ледяное презрение к окружающим, доходящую до мании аккуратность и за то, что любая драка с его участием неизменно кончалась тем, что другая сторона извивалась от боли, лежа на полу.

− Малке не говори, хорошо? Не надо, чтобы она обо мне это знала.

− Не скажу конечно. Но почему ты их не послал подальше? Что тебе мешает? Насколько я помню, с иностранцами в Хевроне ты не был вежлив.