Город на холме

Что-то шевельнулось в моем застывшем, замороженном существе, знающем только один способ справиться со скорбью – превратиться в автомат, не видеть, не слышать, не думать. Что-то знакомое я уловил в его интонации. Я увяз в даф йоми[252]. Неужели? Поймав в зеркале его взгляд, я скорее прошептал, чем пропел:

квод ве-hод маалато – мар hа-ницахон
ка-ниръэ – ве-зе шири од ло ахарон
hа-шедим! тафсику леhишава аль дам
эйн ли мазаль ба-мавет – ла-аhава симан.[253]

− Ты что, из России?

− Нет, я из Хеврона. Ты служил там в 2005-м, весной. Мы с тобой учили даф йоми, сидя на арабском диване. Ты играл на гитаре, а я запомнил кое-что.

− Шрага? Стамблер? Ну ты даешь.

− Я-то что? Ты про себя расскажи.

Его забрали из Хеврона в конце лета 2005-го. Служба как служба. После демобилизации пошел в университет, главным образом, чтобы родители отвязались. Чужой жемчуг всегда гуще нанизан. Кто бы мне оплатил кормежку, крышу над головой и дал возможность целый день сидеть в библиотеке и читать, читать, читать на разных языках все, что я в детстве и юности упустил. Господи, это же надо думать такую ерунду. Да, на меня свалилась ответственность за младших братьев и сестер, какой уж тут университет. Но мои-то, по крайней мере, живы, а у него была одна сестра и та погибла.

− Полгода назад я ушел из университета.

− Родители не обрадовались?

− Не то слово. Может, если бы я изучал какую-нибудь реальную специальность, было бы легче. Но общегуманитарные факультеты, психология, политология − это невозможно. Шрага, это вынос мозга. С таким же успехом я мог бы разговаривать с ними на языке суахили, они все равно ни слова не понимают. Родина – только для арабов. Солидарность – только с ними же. Скажешь “честь” − вообще смотрят, как на питекантропа.

− И чем ты сейчас занимаешься?

− В йешиве учусь.

− А специальность?

− Я же не женат, чего мне о заработке беспокоиться?

В общем, резонно, но не вечно же он будет холостым ходить.

− А если женишься?

− Да я работы не боюсь, за баранку сяду или на завод пойду. Уговорились мы с Тали. Она не возражает.

− Значит, Тали? Уже обзавелся? Разве полагается ешиботнику иметь подружку? – поддразнил я.

На его лице отразился совершенно детский страх, что йешивское начальство узнает.

− Я чужие секреты не разбалтываю. Я даже не знаю, в какой йешиве ты учишься.

− Шавей Хеврон.

Не фига себе. Живем практически в одном городе, а встретились вот так, на тремпе. Конечно, Шавей Хеврон. Ослепительно новое здание посреди окружающей древности. Кубик сахара на серой тарелке. Я уже полгода туда на уроки носа не казал, с тех пор как родилась Офира-маленькая. Я вспомнил, в какой страшной тесноте живут там мальчишки, спят на раскладушках в коридоре, в душ вечно очередь. Кто может, конечно, живет по семьям. И, что самое главное, от желающих там учиться отбоя нет. Люди месяцами в очереди стоят. У меня мелькнула мысль пригласить его жить к нам, но я тут же понял, что не выйдет. Малка бы обрадовалась, ей не мешают чужие люди дома, лишь бы тарелки за собой ставили в посудомойку. У каждого из нас есть заповеди, которые даются легко, как дыхание, а есть и такие, что даются с большим скрипом. Малка никогда не будет серой мышью, как законы скромности этого требуют. Она всегда будет привлекать внимание. А я всегда буду говорить, как есть, и называть вещи своими именами. Но мы любили наш долгожданный дом и любили принимать в нем гостей. Все портили вредные, непредсказуемые близнецы. Ну, приглашу я к нам Алекса, а они как начнут по квартире в прозрачном белье порхать. И что я могу с ними сделать? Не мои же дети.

− Ну и как тебе там?

− Трудно, если честно.

− Спать негде?

− Причем тут спать? Я же впервые стал учиться регулярно.