Город на холме

− Свидетельница, известно ли вам, что в 2005-м году ваш муж отсидел в тюрьме за издевательства над задержанным палестинцем, вследствие которых последний покончил с собой?

− Да, известно.

− Известно ли вам, что в 2006-м году ваш муж ударил о мусорный ящик гражданина Германии, находящегося в Хевроне с гуманитарной миссией, в результате чего последний перенес множественные переломы лицевых костей?

− Да, известно.

− Известно ли вам, что в 2007-м году французский журналист подавал жалобу в полицию и утверждал, что в результате общения с вашим мужем он лишился видеокамеры и двух зубов?

− Да, мы возместили стоимость камеры. А ваш клиент выбил два зуба мне.

Никто никогда не узнает, чего мне стоило не забить его лживую камеру в его лживый рот так, чтобы он его больше никогда не открыл. Слава Богу, мне есть, ради кого справляться со своей жестокостью и иногда – хотя бы иногда – вести себя, как еврей должен себя вести.

− Известно ли вам, что в 2008-м году ваш муж избил палестинца тяжелым предметом?

Нежная улыбка преобразила Малкино бесстрастное лицо, а я даже и не мог вспомнить, что это был за тяжелый предмет. Просто тогда схватил первое, что близко лежало, и на этом закончилась его попытка попрактиковаться в английском языке. Пусть произносит слова Chinese whore где-нибудь в другом месте, хоть у китайского посольства.

− Да, это было у меня на глазах.

− Известно ли вам, что в 2009-м ваш муж избил активиста организации “Студенты против Стены” около незаконного поселения Кармей Цур?

Чушь. Я его не бил. С какой стати я буду отнимать у жителей Кармей Цур их права? Я там ровным счетом ничего не сделал, ну и чем хвастаться?

− Впервые слышу. Но какое это имеет отношение ко мне?

− Я бы тоже хотел услышать, наконец, что-нибудь по существу дела, – сказал судья таким тоном, что даже мне стало не по себе.

− Как какое, милочка? – в голосе адвоката слышалось искреннее огорчение тем, что Малка своей непроходимой тупостью задерживает процесс достижения Высшей Справедливости. – Из того далеко не полного списка, который я огласила, ясно, что даже на общепоселенческом фоне ваш супруг выделяется редкой жестокостью и склонностью к физическим расправам. Конечно, вы его боитесь, любая бы на вашем месте боялась. Но это не повод оговаривать невинного человека, – тут в голосе адвоката зазвенели неподдельные слезы, – более бесправного, чем вы сами.

− У защиты есть еще вопросы к свидетельнице? – очнулся наконец прокурор.

− Шрамы на вашей спине −это дело рук вашего мужа, а раввины поселения велели вам оклеветать борца за свободу Палестины.

− Все! – ледяным тоном сказал судья. – Я понял содержание вашей альтернативной версии. Больше я свидетельницу не задерживаю.

− Ваша честь, дайте мне три минуты. Я хочу ответить, хоть вопроса и не было.

− Отвечайте.

Малка выпрямилась во все свой великолепный рост, раскосые глаза наполовину вылезли из орбит, на шее натянулись жилы, но голос был по-прежнему спокойным.

− В качестве отдыха от борьбы за свободу Палестины от евреев ваш клиент пытал меня и растлевал ребенка. Я не боюсь мужа. А то, что его враги его боятся, это хорошо, это нормально и правильно. Вы дожили до преклонных лет, но так и не поняли разницы между страхом и любовью. Я благодарна мужу за то, что могу больше не бояться вашего клиента и ему подобных. И еще много за что, но вам − не понять.

Ее ресницы взметнулись вверх, глаза уставились прямо на меня, в неприметную камеру, висящую под потолком в зале суда. Губы шевельнулись, как тогда, когда она в первый раз приснилась мне, еще в Меа Шеарим. Ты сильный, Шрага. Ты справишься. Конечно, справлюсь. Меня несколько раз серьезно били, у меня два ножевых ранения и два огнестрельных, я до крови ударился головой о приборную доску бульдозера, от производственных травм у меня плохо гнутся пальцы на левой руке и сместились диски в спине, но почему так больно именно сейчас?

− Ну что ты сидишь, как на похоронах? – зашипел на меня тесть. – Ему жена на всю страну в любви признается, от счастья вся светится, а он сидит, как мумия на трибуне Мавзолея, прости Господи.

Вслед за Малкой был вызван сержант, производивший арест. Адвокат пыталась ловить его на чувстве вины. Известно ли вам, что в результате ареста отец моего подзащитного перенес обширный инфаркт? Известно ли вам, что малолетняя племянница моего подзащитного от страха перед вашими солдатами пыталась выброситься из окна? Сержант отвечал односложно и по-деловому.

− Скажите, сержант, вам совсем не стыдно?

− Простите, за что?

Не случайно в списке преступлений оккупационной армии перед семьей подзащитного не упоминались жена и дети. Чтобы араб из небедной семьи, без явной инвалидности, в тридцать лет ходил в холостяках – это неслыханно. Значит, там такие глубокие нарушения личности и психики, что под ковер их не заметешь, от потенциальной невесты не скроешь, перед родней и соседями не оберешься позора. Этот человек не пригоден для создания семьи, для нормальной жизни. А вот для джихада – в самый раз.