Город на холме

Мы с Малкой остались одни. Некоторое время она просто сидела с закрытыми глазами и молчала. Сидела, конечно, у меня на коленях и голову мне на плечо положила. Все, больше мне ничего не надо. Кто-то общается с миром разумом, кто-то языком, кто-то интуицией. Залман и Моше-Довид предпочли бы существовать в виде бестелесного разума, чтобы заботы по поддержанию тела не отвлекали их от изучения Торы. Натан, как антенна, ловит эмоции окружающих, и поэтому, оценивая людей и предсказывая их поступки, всегда оставляет меня далеко позади. Я же всегда предпочитал взаимодействовать с миром при помощи тела, физически изменять свою среду обитания. Ребенком и подростком я ни одного урока не мог высидеть в йешиве до конца. Мне обязательно надо было встать, походить, сделать что-нибудь конкретное. В дебатах мудрецов, в хитросплетениях логики, я пытался ухватиться хоть за какую-нибудь деталь, которая бы раскрыла мне, как применить полученные знания в собственной жизни. Искал и не находил. Арамейские слова просачивались сквозь пальцы, как песок, оставляя после себя слабую головную боль. Кстати, мой дебют как сантехника состоялся не в Хевроне, а задолго до этого, в родной йешиве. Из-за очередной заварушки на территориях арабский сантехник не явился, и сделать работу было некому. О том, чтобы платить арабу с территорий столько, сколько его труд действительно стоил, речь даже не заходила. Платить тот минимум, который потребует себе за работу любой еврей, даже оле-хадаш, их душила большая жаба. Я покрутился в библиотеке, посмотрел, как работает тамошний сантехник, где какие вентели, и сумел повторить этот нехитрый набор действий. Несмотря ни на что, я надеялся, что отец похвалит меня за инициативу, расторопность и за то, что руки растут из правильного места. Черта с два. Он только наорал, что не дело сыну уважаемого человека копаться в канализации, что я его опозорил и что если я хочу продолжать его сердить, то отлынивать от изучения Торы это самый верный способ. Отлынивать от изучения Торы, я, конечно, не перестал. Только перестал интересоваться, что отец по этому поводу скажет.

− Шрага, с тобой так тепло… спокойно… безопасно.

Вот, слышишь, лживая пиранья. Ей со мной тепло, спокойно и безопасно. Мне захотелось ее порадовать и я сказал:

− Ярон… пусть приходит к нам, если тебе это в радость. Но один.

− Не придет, – зашелестело у моего плеча. – Ты бы пришел в дом, где меня видеть не хотят?

− Не смей сравнивать, – прошептал я, прижимая ее к себе. – Не смей.

− Ты мать свою забросил только потому, что я ей не нравлюсь.

Я не забросил. Я деньги на счет перевожу. А общаться, чтобы поставить галочку в графе “почитай отца и мать” − увольте. У меня всегда было плохо с исполнением непонятных бессмысленных ритуалов.

На следующее утро мы сидели в той же комнате вдвоем с тестем и смотрели в экран. Малку опять изолировали, потому что свидетелям наблюдать за процессом не полагалось. Судья терпеливо выслушал длинную сагу об ужасах оккупации и драматическую речь адвоката. Сьемки подделаны, Малка наговаривает на ее клиента, чтобы опорочить национально-освободительную борьбу палестинского народа. Но это все судью не убедило. Валид Иссам Кобейри был признан виновным и приговорен к десяти годам тюрьмы с последующим выдворением по месту рождения – в сектор Газа. Будем надеятся, что Ури Страг прав со своим медицинским заключением. Национально-освободительная борьба палестинского народа пусть ищет себе новый символ. А нам пора домой. Зал суда опустел, экран погас. Дверь распахнулась, и появился судья собственной персоной. Он заглянул в бумажку:

− Гиора Литманович.

− Здесь! – по-военному откликнулся тесть.

Судья пожал ему руку.

− Вы воспитали замечательную дочь.

Самое интересное, что он прав. Пусть тесть не видел Малку с трех до восемнадцати лет, но он так себя вел, что она его уважала. Это и есть воспитание.

Судья повернулся ко мне.

− А ты, значит, и есть тот самый садист, который каждый день кого-нибудь избивает между завтраком и утренней молитвой?

− Вообще-то молиться полагается до завтрака, – изрек я.

Видимо, я опять чего-то не понял или что-то не то сказал, потому что тесть и судья переглянулись с таким видом, как будто им трудно не засмеяться.

− Слушайте, как ваша дочь с ним живет?

− Очень хорошо. Вы же слышали, ваша честь.

− Слышал. Значит так, Аспергер. Я выслушивал этот бред, что ты будто бы истязал свою жену с единственной целью – не дать им повода для аппеляции. Я понимаю, что было неприятно, но поверь, это было необходимо. Вертолет ждет вас на крыше. Катитесь в вашу Кирьят-Арбу и будьте там счастливы. Шалом.

Распорядившись таким образом, судья нас оставил.

− Как он меня назвал? – спросил я тестя.

− Аспергер. Это такая болезнь, когда у человека плохо с чувством юмора, он воспринимает все буквально и не видит за деталями общей картины.

На крыше меня ждал сюрприз. Там толпилась вся судебная канцелярия, десяток младших офицеров и десяток солдат. Вертолет взмыл в небо, они сорвали с голов береты и замахали нам вслед.