Город на холме

Я слышал, как трескается бетон, как лопается арматура, как обрушиваются куски стен. Более слабые звуки – человеческие голоса, разбиваемое стекло – до меня просто не доносились. Потоптавшись на площади минут пятнадцать и разрушив все, что можно было разрушить, я в очередной раз завис на тему, что делать дальше. Теперь самое время присоединиться к людям в Гиват Офире, но что делать с машиной? Не могу же я сидеть и ее охранять. На полпути между Дейр Каифатом и Гиват Офирой я уже знал, что будет. Остановил бульдозер, открыл дверь и обратился к неподвижно сидящему Коби.

− Пошел вон.

− Что?

− Иди, иди, – я схватил его за воротник формы. – Шалом, хавер[301].

Оставшись в кабине один, я разделся до пояса, полил майку и рубашку бензином из стоящей за сидением канистры и положил все это на приборную панель. Положил руку на один из рычагов и уже без всякой иронии прошептал “прости”. И поджег зажигалкой.

Пламя взметнулось, я отпрянул и вылез из кабины. Не успел я отойти от машины на десять метров, как раздался выстрел. Калаш от табельного оружия ЦАХАЛ я по звуку наверное отличу. Боль в правом локте, даже не сама боль, а ее внезапность, заставила меня заорать, рука повисла. Коби, ну почему ты такой урод? Это так ты понимаешь свой воинский долг? Если ты так верен своему долгу, то почему ты начал сопротивляться только сейчас? И тут я осознал, что в живых он меня не оставит. Слишком неудобны будут мои показания, в слишком неприглядном виде они его выставят, тут пахнет трибуналом. А если я очень кстати отправлюсь к праотцам, то он может плести что угодно, как одолел в честном бою безумного фанатика-поселенца, как только такая возможность появилась. Я бросился на землю и покатился в сторону бульдозера. Из кабины уже вовсю валил дым, я видел, как оплавился металл вокруг пуленепробиваемого стекла. Снова управлять машиной нечего было и думать, но это единственный на всей местности объект, за которым я могу схорониться. Несколько пуль ударилось о землю рядом со мной, пыль запорошила глаза, набилась в контактные линзы. Я теперь не просто раненый, но еще и слабовидящий, в Гиват Офире от меня уже не будет никакой пользы. Самому бы в живых остаться. Бульдозер отбрасывал короткую полуденную тень, пахло горелым металлом. Ну где тебя носит, позорище? Начал с разрушения еврейских домов, закончил стрельбой по безоружному. Я вынул из глаз бесполезные линзы, кровь продолжала медленно течь из раненой руки, внутри локтя что-то разбухло и давило на все остальное. Коби не показывался. Неужели лежит в засаде? Сидеть возле бульдозера мне порядком надоело. Ладно, будь что будет, я не мышь в западне. Я выйду по шоссе и там найдется добрая душа, которая подберет меня такого красивого – полуголого, раненого, да еще с опаленными спереди волосами. Даже после всего я продолжал верить, что еврей еврею все-таки поможет. Ничему меня жизнь не учит.

В спину никто не стрелял, я спокойно шел на север, в сторону Кармей Цура, стараясь не думать о других населенных пунктах вокруг – Дейр Каифат, Бейт Уммар, лагерь беженцев. Голова кружилась, потеря крови начала чувствоваться. Я вглядывался в дрожащий горячий воздух и наконец понял, что зрение меня не обманывает. В противоположном направлении, на юг, двигалась толпа. Поднятые над головами палки, палестинские флаги. Они меня распотрошат, как тех резервистов в Рамалле. Или привяжут тело к машине и будут таскать по улицам, как в американском кино про Сомали. Господи, зачем Тебе это? Чтобы показать, чем кончит нечестивец, позволяющий себе без почтения высказываться о мудрецах и рассчитывать на силу собственных рук и разума? Не желающий стоять, открыв рот, и ждать, когда туда упадет ман? Любое проявление инициативы, попытка что-то сделать ныне почитается за слабую веру. Возможно, Гиват Офира будет разрушена, но мы же старались. Лучше попытаться и потерпеть неудачу, чем ничего не делать вообще. Меня заметили, толпа взорвалась яростью, знакомое, с ненавистью выталкиваемое слово я-х-х-уд хлестнуло меня по глазам. Я развернулся к ним лицом и оперся о скалу. Шма Исраэль, Господи, спасибо за семью, за детей, за Землю, за Малку. Мне меньше пяти минут жить осталось, неужели они всерьез думают что я потрачу эти пять минут на то, чтобы с ними общаться? Так хотелось закрыть глаза, я некстати вспомнил, что рассказывал Гиора – заснеженный сибирский карьер, к костру не пускают и только одно на уме − лечь на снег и ничем не шевелить.