Город на Стиксе

– Я вас умоляю! Стихи! У Сонина – редчайший бас, чуть не шаляпинский, а – не идут билеты. У Гридневой колоратурное сопрано, глазки, губки – продано два ряда. Приносит прибыль только «Каравай». Кто б мог подумать! Балалайками и домрой!

– А Бернаро?

– Маэстро? Не мучьте, королева, ничего не знаю – полгода как заперся в замке, готовит новую программу. Не подойди и не спроси: как же-с, творческие муки-с… Но здесь простительно: звезда иллюзиона – без фокусов нельзя-с.

– Я вам сочувствую, но помяните мое слово, Водонеев не сегодня-завтра сам станет звездой – и зачем вам реноме сатрапа?

– Вы шутите.

– Не шучу ни секунды. Год, максимум три. Кстати, а где он сейчас живет? Звоню домой – сказали: переехал.

– Вы что, не в курсе? – как мячик подскочил Хусейнов. – У Водонеева была квартира, двушка. Пять лет назад он ее продал и переехал в однокомнатную, а разницу пустил на книжки.

– Два первых сборника, я знаю.

– Так вот, весной спустил и однокомнатную! Чтобы вышли «Письмена».

– Не может быть!

– Еще как может. Он вроде как опять обмен затевал: хотел менять на комнату – не вышло. Хотел судиться с этими риэлторами, но вроде пригрозили. Там темная история, подробностей не знаю. Чтобы не стать бомжом, полгода назад переехал к одной нашей пенсионерке – ухаживал за ней в обмен на завещание жилья. Ирина Диннер, концертмейстер, выступала двадцать лет назад.

– Диннер? Не знаю.

– Уж года два лежит с инсультом, родственников нет.

– Совсем-совсем?

– Совершенно.

– А ей звонили?

– Диннер? Конечно. Ничего не знает. Я отправил утром Леночку, секретаря, чтобы отвезла продукты. А! Вот, кстати, и она. Садись, Ленуся, что там, как Ирина Марковна?

– Талгат Ильясович, там жутко.

– Садись, рассказывай.

– Грязно, душно… И обои отвалились. И вещи на полу в коробках… Запах. Ирина Марковна лежит и плачет. Два дня не ела, Александр Ильич исчез.

– Ну, вот он, ваш гений, – исподлобья посмотрел Хусейнов. – Продолжай, Елена.

– Я накормила, убрала что можно. Вызвала скорую, и ее увезли. Но сказали, что надо бы в хоспис. Если нет из родных никого.

– Что с квартирой?

– Закрыла – вот ключ.

Хусейнов кивнул, знаком отпустил девушку и в недоумении повернулся ко мне:

– Что скажете?

– Он не мог ее бросить вот так.

– Ой, моя дорогая, не мог! Не видали вы, видно, запоя…

– Он не мог ее бросить.

– Но бросил.

– Нет, не верю. Звоните в милицию.

– Бесполезно. Заявление принимают спустя три дня после пропажи человека.

– Тогда звоните в морги и больницы, а я – его приятелям из ТЮЗа. И… я возьму эту афишу, хорошо?

Обязав Хусейнова держать меня в курсе, я в секунду слетела с крутой филармонической лестницы, чуть не сбила с ног поднимавшегося мне навстречу мага Бернаро и, почувствовав резкую боль, непроизвольно ухватилась за его руку.

– Не следует так опрометчиво спешить судьбе навстречу, учитывая то, что эта лестница – пожалуй, самая крутая в Городе, – улыбнулся Бернаро и в упор посмотрел мне в глаза, молниеносно перехватив руку. Нас отделяли сантиметров тридцать, и мне тотчас захотелось отодвинуться, вынырнуть из его взгляда, будто я очутилась в свете перекрестных прожекторов, направленных прямо в лицо. Эта особенность Бернаро – не мигая, с короткой дистанции подолгу рассматривать собеседника своими черными, глубоко посаженными глазами (а после не замечать его месяцами) – раздражала всех, и меня в том числе, заставляя держаться подальше. За пять лет работы я умудрилась написать о нем два раза – и то по настоянию редактора, вбившего себе в голову, что все, кроме театра, в нашей газете подвергается с моей стороны жесткой дискриминации. Бернаро в этом точно не нуждался: девяносто пять процентов его выступлений проходило за границей, и для всех оставалась загадкой его стойкая прописка в местной филармонии.

– Держу пари, вы подвернули ногу. Можете идти?

– Да, спасибо…

– Меня зовут Артур Бернаро.

– Я знаю. Елизавета Кронина, «Городские ведомости».

– Нет, идти вы не можете, – проговорил Бернаро, наблюдая, как я пытаюсь ступить на больную ногу и сменить гримасу на улыбку. – Вот ключи от машины, черно-синий «лендровер» – садитесь и ждите. Отключите сигнализацию вот этой кнопкой.

И пока я в полном недоумении рассматривала ключи, он устремился вверх по лестнице на третий этаж, где находилась его репетиционная база и где он никогда не репетировал, а только хранил реквизит.

– Справились? Вот и отлично, – вернулся Бернаро через несколько минут и снова пристально посмотрел на меня. – Почему кондиционер не включили?

– Не знаю, как заводятся машины.

– Не может быть, сейчас все знают. Хотя вы правы: женщина за рулем сегодня уже банальность, женщина за рулем внедорожника – банальность в кубе.

– Нет, отчего же? Просто не случилось.

– А еще вы не курите, не пьете и спите и видите, как бы отсюда сбежать.

Я рассмеялась и расслабилась.

– Вы хороший журналист?

– Я хороший журналист.

– Видимо, да – отвечаете без запинки.

– Куда мы едем?

– Я везу вас в травмпункт.

– Нет, не нужно в травмпукт. Отвезите домой. Если можно.

– Но у вас растяжение. Вы боитесь врачей?

– Уверяю вас, нет. И мне нужно работать.