Город на трясине

— Но почему-то большинство держит сторону правительственной партии. И чем человек беднее, тем усерднее он служит. Это факт.

— Не скажи! — заговорил один из стариков. — Когда у нас в девяносто первом году провозгласили лозунг «Свобода, равенство и братство!» и написали его на знаменах, господа страх как перепугались. Вызвали жандармов, чтобы те отобрали у нас знамена, но собравшийся народ прогнал жандармов. К нам, например, из города прислали целую роту солдат. Вот это было дело!

— Все равно ничего из этого не вышло. Не получили вы ни свободы, ни равенства, ни братства.

— И все потому, что народ тогда темный был, легко было с ним справляться.

— А теперь разве не так?

— Всем нужно учиться, ума набираться, — сказал Гелегонья и, взяв в руки потрепанную книгу, продолжал: — Вот эту книгу очень не любят господа. А почему, собственно, не любят? Да потому, что в ней написана правда о нас, бедняках.

— Господа хотят, чтоб бедняки всегда были такими темными и глупыми… Чтоб знали только то, что на одну ногу нельзя двух сапог натянуть.

— Когда в тысяча девятьсот девятнадцатом году здесь арестовывали коммунистов, — снова заговорил старик, — жандармы у каждого арестованного спрашивали: «А ты читать можешь, мать твою за ногу?..» И каждого, кто мог, сразу же сажали в тюрьму. Мой папаша, слава богу, не знал грамоты, а когда случилось это свинство, то сказал: «Я как раз хотел было выучиться грамоте, а теперь вижу: дело это опасное, и даже очень, раз за него человека в тюрьму сажают. Пусть уж грамота другим остается».

Все громко засмеялись, а потом начали вспоминать то, что было давным-давно. Затем стали говорить о настоящем, о том, что жизнь их рано или поздно должна измениться к лучшему.

Гелегонья полистал книгу, зачитал вслух несколько фраз, а затем вспомнил кое-что из своей жизни. Потом все стали рассказывать, как в детстве учились читать и писать…

Бакош почти все время молчал. Он давно не чувствовал себя так хорошо, как сейчас. Ему нравилось слушать и самого Гелегонью, и то, что он зачитывал из книги. Шандор внимательно слушал и других.

Собравшиеся так разговорились, что не заметили, что уже поздно. Жена Гелегоньи, уложив детишек спать, легла и сама, а мужчины все разговаривали и разговаривали.

Первым поднялся Мольнар. Взглянув на часы, он ужаснулся:

— Ух ты! Давно пора домой идти, а то жена и в дом не пустит!

— Ну старина, — засмеялся кто-то, — выходит, тебе попадет больше, чем сыну?

— Вполне возможно. У меня жена очень строгая. Сразу видно, из породы Гелегоньи.

— Ну хватит тебе жаловаться, — засмеялся Гелегонья. — Ты к ней имеешь подход.

Закрыв книгу, он аккуратно положил ее себе под подушку.

— Спрячь ее хорошенько, свояк, а то еще кто стащит. Где мы тогда прочтем о нашей правде?

Домой Мольнар и Шандор шли вместе. Все село давно спало. Месяц на небе начал клониться к горизонту. Ночь стояла прохладная и сырая. Холод забирался под рубашки. Шли молча. Каждый думал о своем.

Подходя к дому Ситашне, Шандор вдруг предложил:

— Разбудить бы веселую вдовушку…

Сказал он это в шутку, однако Мольнар принял все всерьез. Подкравшись к окну, Мольнар сильно постучал в него. Не удержался от такого искушения и Шандор: он тоже забарабанил по стеклу.

И вмиг оба со всех ног бросились бежать, как нашкодившие мальчишки. Отбежав немного, они так громко захохотали, что разбудили собак в соседних дворах.

Старая Бакошне возилась с ходиками, которые висели в кухне и только что остановились. В последние годы они стали часто барахлить: то вдруг ни с того ни с сего останавливались, то безбожно отставали. Оно и неудивительно, так как ходики достались по наследству еще ее матери.

Бакошне никак не хотела смириться с тем, что часы не ходили. Она долго возилась с ними, смазывая каждое колесико смальцем, однако часы не пошли, да и не могли пойти, так как жир мешал колесикам вращаться. Тогда Бакошне начала смазывать их по совету Дьерене керосином, доставая его гусиным перышком из лампы, а затем подвесила на гири еще какие-то железки. Все это не пропало даром: часы вдруг затикали и нормально ходили несколько недель.

Старушка была довольна и не без гордости показывала часы всем, кто заходил к ней на кухню. При этом она говорила:

— Старые они, правда, но я их сама починила.

Однако часы вновь закапризничали: то пойдут, то встанут. Но даже когда они ходили, все равно толку от них было мало, так как они все время отставали. И каждый раз когда нужно было узнать точное время, приходилось идти к соседям.

Однако Бакошне не сдавалась и не выбрасывала ходики, а, узнав точное время у соседей, производила следующие вычисления: «Если у Вечери сейчас три часа, а на моих только половина второго, то выходит… мои часы отстают на целых полтора часа».

По правде говоря, таким людям, как Бакошне, совсем не обязательно было знать точное время. Они вставали обычно на рассвете, даже тогда, когда у них не было работы. Для них это был неписаный закон, да и работали-то они отнюдь не по часам.