Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей

Можно спросить, зачем римляне согласились принять папу обратно после всей смуты и гниения предыдущих веков. Они гордились своей республиканской системой и наследием Древнего Рима. Это было заметно на улицах города, где выросли такие огромные здания, как Каса-ди-Крессенцио – коллаж из капителей, статуй и надписей, собранных на древних развалинах. Однако Климент был исполнен решимости, да и народ уже настрадался без предводителя с настоящим авторитетом. Провал протяженностью в века усложнил учреждение действительно сильного республиканского строя. Вожди, подобные Пьерлеони и Арнольду Брешианскому, могли возвышаться и низвергаться благодаря своим личным свойствам. Как написал тогдашний хроникер, «народ передавал им собственную власть» [81]. С папами все было иначе. Сплавленный с городом благодаря своей первоапостольской сущности, поддерживаемый деяниями и гибелью святых прошлого, папский сан имел опорой куда более твердую почву, хотя отдельные папы могли ее не иметь. В конце концов римляне признали, что город и папство находятся в неразрывной связи. В предстоящие века они еще острее ощутят крепость этой связи. Город столкнется с экзистенциальным кризисом, почти на 70 лет оставшись без своих пап. Но что такое папство и Рим друг без друга?

5 Между Авиньоном, Вавилоном и Римом

7 апреля 1378 года для 16 кардиналов выдалась бессонная ночь в базилике Святого Петра. Назавтра им предстоял тяжкий труд: папа скончался, и они должны были выбрать наследника. Это часто оказывалось противоречивой задачей, но в этот раз им было особенно трудно. Рим за пределами Ватикана был неспокоен. Систерский аббат нарисовал неприглядную картину города, в котором везде где ни попадя, даже у базилики Святого Петра, размахивали «топорами, мечами и прочими палаческими инструментами» [1]. Символы смертной казни были призваны удерживать толпу в узде. Однако у входа в зал конклава все равно колыхалась грозная толпа, пытавшаяся оттолкнуть поспешно собранную разношерстную стражу из аптекарей, лодочников и возчиков [2]. Сначала стража держалась, потом рассыпалась, и двери рухнули от натиска толпы, которая бросилась разорять склады, давиться на бегу мясом, жевать овощи, напиваться. Под ноги бегущим хлынуло разлитое вино. Даже кардинальские кельи не избежали разграбления [3]. Однако, вопреки видимости, люди, бежавшие по конклаву, не являлись безумной толпой. Кардиналы, испуганно забившиеся в кельи, слышали ясное послание: «Мы хотим римлянина, по крайней мере итальянца, не то, клянемся ключами святого Петра, мы перебьем, изрежем на куски этих французов и иностранцев, начиная с кардиналов» [4]. В 1143 году римляне свергли понтифика, а теперь им понадобился свой папа. Главное, им был нужен папа, преданный городу Риму.

Крики в пользу папы, раздававшиеся ночью 7 апреля 1378 года, могут шокировать, если помнить, сколько гнева было излито на понтификов в революцию 1148 года. Более того, за несколько лет до конклава некоторые из самых убедительных уст и перьев Италии обрушивали громы и молнии на престол Петра, кляня пап как погубителей Рима. Тосканский поэт Петрарка гневно клеймил понтифика, называя его «вавилонской блудницей». В 1341 году Петрарку произвели в почетные граждане Рима, увенчав лаврами во Дворце сенаторов на Капитолийском холме. Были и другие бесстрашные критики. Данте Алигьери тоже проклинал ненасытность пап, которым вечно не хватало личной и политической власти. В своем «Раю» он бичевал папство устами самого святого Петра. Из-под пера Данте выходили инвективы основателя Церкви в адрес действующего понтифика Бонифация VIII (1294–1303 гг.), узурпатора, превратившего кладбище в базилике Святого Петра в «зловонную сточную канаву, полную крови» [5]. Для Данте Рим был теперь местом, где счастье было доступно одному дьяволу.

В XII–XIII веках предпринимались попытки повысить престиж папства. Соглашение 1188 года отчасти заделало дыру между папами и народом Рима, подорвав политическую власть понтификов и лишив их возможности препятствовать территориальным устремлениям их народа. Впрочем, еще раньше папа Григорий VII (1073–1085 гг.) провалил попытку унять циничную корысть папства. Он вычистил авгиевы конюшни мздоимства, олицетворяемые такими фигурами, как Феофилакт и Марозия. Но, подобно Гераклу, Григорий так и не дождался вознаграждения за свои труды, хотя удалил шлак, оставшийся после тысяч других. Дело в том, что, усилив власть папы в религиозных делах по сравнению с властью светских князей, Григорий расширил папскую власть над Римской церковью и почти во всех уголках христианского мира. После десятилетий разногласий даже император Священной Римской империи согласился, что папы обладают наивысшей властью при выборе предводителей Церкви.