Город Победы

Как ни грустно, с течением времени царь Ачьюта все сильнее погрязал в своих дурных привычках. В своей монашеской келье в Мандане Пампа Кампана слушала, о чем шепчется город, и знала обо всем: как Мадхава Ачарья, чей взгляд на сожжение вдов сильно изменился под влиянием все более тесной дружбы с Пампой Кампаной, не дал Ачьюте бросить всех вдов Кришнадеварайи на его погребальный костер, и тогда тот вышвырнул их из дворца, чтобы они – все, даже высокопоставленные, а теперь уже и престарелые ненастоящие гопи бога Кришны – добывали себе пропитание на улицах. После этого он обзавелся пятью сотнями собственных жен и проводил большую часть дня, когда не спал, предаваясь с ними неге. (Они жили в пристроенных ко дворцу комнатах, похожих на монашеские кельи, и когда не были задействованы во всяческих царских непристойностях, вели жизнь, скорее похожую на жизнь давших обет безбрачия монахинь.) Царь также начал требовать, чтобы его высокопоставленные придворные ежедневно целовали его ступни, что, скажем так, не являлось приятным требованием. Готовым с неподдельным энтузиазмом лобызать царские ноги вручали в качестве подарков веера из хвостов яка, и не будет преувеличением сказать, что те дворяне, которым были пожалованы такие веера, были также и теми, кто ненавидел царя сильнее всех. Царь спал на кровати, изготовленной из единого куска золота, отказывался больше одного раза надевать одни и те же одежды, а его расходы на роскошную жизнь при дворе были настолько велики, что его министрам пришлось поднять взимаемые с граждан налоги, после чего Ачьюту возненавидел народ. Пиры при дворе закатывались почти каждый вечер, на каждом съедалось по семнадцать перемен блюд и выпивалось много вина; пока царь со своими приближенными лакомился олениной, куропатками и голубями, простым людям приходилось питаться кошками, ящерицами и крысами, которых продавали на городских рынках живыми и брыкающимися, чтобы люди знали, что они, по крайней мере, едят свежее мясо.

Пампа Кампана тоже менялась. Все чаще ее стихи, которые приходила записывать Тирумаламба Деви, были не более чем причитаниями о ее проклятом даре долголетия, об обязанности продолжать жить до горького финала.

– Я вижу его, – рассказывала она Тирумаламбе Деви, – как будто он уже случился. Вижу поврежденный гопурам в храме Виттхалы, вижу разбитые статуи Пампы и Ханумана, вижу сожженный Лотосовый Дворец. Но я должна ждать, чтобы время не настигло меня раньше, чем я запишу это.

– Возможно, этого не произойдет, – возразила Тирумаламба Деви, расстроенная ее видениями о разрушениях. – Может быть, это был просто дурной сон.

Пампа Кампана милостиво не стала спорить.

– Да, – согласилась она, – может, и так.

В ее внешности были все более заметны многие признаки глубокой старости. Женщина, которую Тирумаламба видела перед собой, несмотря на обезображенное ослепленными глазами лицо, все еще выглядела на тридцать с небольшим, однако Пампу Кампану перестало заботить то, как она выглядит. Иллюзия юности утратила для нее важность. Ей больше не нужно было заботиться изучением своего идиотически молодого отражения, и она свободно могла существовать старой каргой, каковой себя и ощущала. Ее кожа сохла, из-за чего она расчесывала ее. Ее суставы хрустели, и она жаловалась на этот хруст. У нее болела спина, и когда она вставала, чтобы идти, ей требовалось опираться на палочку, и она не могла распрямить свое тело.

– В целом в моем возрасте все должно быть значительно хуже, – говорила она Тирумаламбе. – Черт с ним, все и так достаточно плохо.

У нее также началось что-то вроде сонной болезни. Порой Тирумаламба находила ее лежащей ничком без сознания, и когда болезнь только начиналась, Тирумаламба пугалась, поскольку думала, что старая дама умерла, однако затем тяжелое дыхание Пампы Кампаны успокаивало ее. Иногда Пампа Кампана могла проспать несколько дней подряд, постепенно этот промежуток увеличился до нескольких недель и даже месяцев, а проснувшись, она была голодна, как слон. Тирумаламбе такой сон казался неестественным, словно посланным небесами, возможно, в качестве дара, чтобы Пампе Кампане было легче скоротать время, которое должно было пройти до ее окончательного освобождения от чар богини.

Именно во время этих долгих периодов сна Пампа Кампана видела будущее. Так что этот сон не был полностью дающим упокоение.

К этому времени Тирумаламба уже также была немолода, она тоже жаловалась на здоровье, не плохие зубы и пищеварение, но держала свои жалобы при себе, позволяя старой женщине выпустить свою ярость.

– Может быть, ты просто продолжишь рассказывать мне свою историю, – вкрадчиво убеждала она, – и от этого тебе станет немного легче.

– Я видела сон, – поделилась Пампа Кампана. – Ко мне приходили два яли, не деревянные или каменные идолы, а живые яли.

Ей и раньше снились яли, и она была счастлива рядом с этими сверхъестественными существами, наполовину львами, наполовину лошадьми со слоновьими хоботами, которые, как считают люди, охраняют последние врата.