Город Птиц

Трубку на другом конце провода повесили, и фон Элбатт застыл на месте в полном опустошении. Конечно, он был рад тому, что Танвин начнет новую жизнь. Конечно рад. Он вспомнил, как друга задирали слуги, как презрительно смотрели некоторые прохожие. Как Эмили делала вид, что Танвина не существует и использовала деланную улыбку, когда Рэй рассказывал о нем. Но, будучи аристократом в консервативной стране, юноша даже не думал, что это можно и нужно менять. И как эта простая мысль не приходила ему в голову?

Он кивнул своим мыслям и выдохнул: иногда стоит забыть о своем эгоизме и отпустить человека. Даже если это означает потерю лучшего друга.

***

– Тебе звонил кто-то из дома? – буквально из ниоткуда возникла фигура отца.

– Ну, в общем… – Рэй отчаянно чесал затылок, стараясь скрыть свою рассеянность.

– В городе утром началось восстание. – Произнося эти слова, Фон Элбатт внимательно следил за выражением лица сына. – Поэтому завтра поедем сразу в порт. Твои вещи заберем позже, когда все уляжется.

– Ладно…

Молчание затягивалось. В своей голове он уже был дома, прокручивал все возможные варианты, как Танвин мог сбежать из города: через горы, по главной дороге в какой-нибудь повозке, или, может быть, поездом…

– Что-то не так?

– Все хорошо, – быстро выпалил Рэй.

– Ты чем-то расстроен, я же вижу.

Обычно отец не славился своей проницательностью или чувствительностью к проблемам, не связанным с кораблестроением. Рэй вспомнил, что теперь у него есть друзья, которые ждут его в его же комнате, но в этот самый момент его почему-то тянуло остаться с отцом, поговорить…

Видя, что сын колеблется, Элбатт-старший открыл дверь в свои покои. Они прошли в богато украшенный кабинет с резным дубовым столом, сели друг напротив друга и вдруг, неожиданно для самого себя Рэй разрыдался на плече отца и рассказал ему про звонок Танвина, про его надежду на свободу, про их уроки истории, про то, как он привязался к этому рабу. Рассказал про их вылазки в горы и про все детские приключения, про то, что даже выучил лиадский язык за время их дружбы. Рэй чуть ли не на коленях умолял отца не посылать за Танвином розыскные отряды, потому что знал, что в наказание за побег забивают до смерти. В пылу он начал доказывать, что необходимо избавиться от рабского труда в их компании, а если этого не сделает отец, то…

– Я понял, – Элбатт-старший погладил сына по голове и взглядом указал на место около себя. – Пускай будет свободен.

– А остальные? Ты отпустишь их? Конечно, для этого надо будет переделать всю систему, потребуются большие реформы… – Рэй сел на диван и вытер слезы.

– Есть вещи, которыми суждено заняться тебе. Пока я управляю в меру своих сил, но скоро придет твое время.

Рэй кивнул. Он понял, что этот момент просто идеален для того, чтобы задать тот самый вопрос. Либо сейчас, либо никогда.

– Кем была моя мама?

Элбатт-старший, видимо, был давно готов к этому вопросу. Он не спеша встал, спокойно открыл ящик и достал из его глубины небольшой потрепанный альбом. Протянул сыну. Рэй дрожащими от волнения руками открыл его, и на первой же странице увидел молодую женщину, одетую по моде двадцатилетней давности. Он была серьезна и грустна, как и все люди на старых фотографиях. Внезапно Рэй понял, что где-то уже видел эти черты лица, этот нос, этот изгиб бровей, этот взгляд. Да, на нее он был похож гораздо больше, чем на отца.

Рэй пролистал дальше – там были некоторые фотографии детства, открытки, подписанные ее почерком, фото со свадебного путешествия, и даже запечатленный момент, где она стоит напротив их особняка в Нест-Граде.

Фон Элбатт-старший тяжело вздохнул. Для него эта женщина, на свадьбе с которой настояла мать и которая умерла в родах шестнадцать лет назад, была просто воспоминанием, причем не всегда самым приятным. Ее резкость, странные бринальские привычки, грубый акцент и переменчивость были для него частыми поводами не возвращаться домой по ночам. Семейная жизнь не задалась с самого начала: она не хотела быть замужней женщиной, считая свадьбу самой большой ошибкой в своей жизни, а ему было плевать на все желания, кроме своих. Ей хотелось писать музыку, но каждый раз ее рукописи возвращались с отказом, что вводило ее в глубокую депрессию. Ничем другим заниматься она не желала, да и не могла, а успехи мужа в его любимом деле вызывали только отвращение и черную зависть. Но иногда случалось так, что она сменяла гнев на милость, а он поддавался этой игре, и несколько дней они жили как настоящая семья. Но вскоре они снова ссорились, он уезжал поближе к морю и кораблям, а она в клочья рвала свои пьесы и ночами пыталась писать новые.