Он сразу же направился к тому месту, где раньше жила его семья, надеясь встретить хоть кого-то из знакомых и в то же самое время боясь этого больше всего на свете.
Но когда он наконец дошел до любимой улицы, на которой играл с дворовыми мальчишками будучи еще мальчишкой, что-то внутри дрогнуло от разочарования, а к глазам подступили слезы злости.
На этом месте не было ничего. Ровным счетом ничего.
Генри понял, что наверняка дом пострадал за время войны, и даже мысленно дал себе пощечину – на что он надеялся?!
***
По дороге назад Генри сел в старый трамвай, устроившись на последнем ряду. Вагон был пуст. Солнечный свет апельсиново-оранжевым соком лился в кабину, заполняя все вокруг, и даже пыль, витавшая в воздухе, светилась.
Парень откинулся на спинку сиденья и прислушался. Все было как раньше.
Трамвай здесь, и только здесь, шумит по-своему. Брызжет электрическими искрами. Плывет, тарахтя на свой лад, по серебряным рельсам. Манерно выдвигает подножку на остановках. Дома, построенные на разный вкус, совершенно несочетающиеся, и оттого очаровательные. Люди, такие же бедные и простые, с бедной и простой душой. Дороги, грязные и неровные. Коровы, гуляющие то тут, то там. Скромные магазинчики с выцветшими вывесками. Модные журналы, давно вышедшие из моды. Овощные и фруктовые лавки с задушевными продавцами.
Вдох. Звук.
Весна, деревня. Ему десять лет. Дед взял его с собой на выгон коров. Зеленые овраги, по которым бегут ручьи, полевые тюльпаны, ящерица, которую дед принес в фуражке, запеченная картошка с салом, зеленым луком и яйцами, самый вкусный чай из термоса. Пес Варка лежит на траве, а папа рассказывает, как шкодничал в детстве.
Еще вдох, еще звук.
Сестра расслабленно лежит на спине, скрестив ноги и смотря в потолок. На ней домашняя рубашка, в руках она вертит ожерелье с маленьким камешком, которое подарила ей бабушка. Девочка грызет карамельку и слушает радио, иногда скашивая взгляд на украшение, но, завидев брата, она быстрым движением заталкивает в рот оставшуюся карамель, не успевает он и пискнуть. Генри расходится громким плачем. Она вскакивает, оглядываясь по сторонам, боясь заметить родителей, начинает его успокаивать. Приговаривая что-то, показывает тетради, чернильницу и портфель, который недавно купили для школы. Он не понимает. Она рассказывает, что школа – это такое место, куда дети приходят, чтобы учиться писать и читать, а еще считать и красиво рассказывать стихи. Заметив, что он успокоился, она удовлетворенно кивает и делает радио погромче.
Вдох – и он начинает задыхаться. Пылью, слезами, светом, воспоминаниями. Звук – и он слышит трамвайный гудок, голос мамы, свои рыдания, радио, игравшее в тот день. Прекрасные, прекрасные мгновения! Непереносимая горечь вперемешку с опьяняющей сладостью. Все накатило в один момент. Все вдруг стало значительным, и все стало бессмысленным…
Вдох. Звук.
Мама. Папа. Школа. «Я Паула, а ты?». Фронт. Бесконечные луга. Солнце. Бердсбург. Драгомиров. Чернила. «Я Генри». Домашняя работа. Служба в армии. Боль в ноге. Боль…
Генри представляет, как около их дома останавливается машина, и из нее выходят мужчины в темной форме. Отец выходит им навстречу и приветствует их с уважительным холодом, но строгий взгляд из-под темной фуражки дает понять, что это уже ни к чему. Отец пытается завести разговор, чтобы дать еще немного времени маме с Софьей, но его грубо хватают и связывают руки за спиной. Через несколько дней, за много километров от их спокойного дома, в темном полуподвальном помещении раздаются выстрелы…
Но вот трамвай замедлил свой ход, и машинист по громкой связи объявил, что они прибыли на конечную. Генри открыл глаза и оглянулся. Обычный вагон. Нет ни звуков, ни запахов.
Внезапно прошла горечь, прошла сладость. Все, что давило, отпускает.
И тогда Генри поднялся и навсегда покинул этот трамвай.
Глава XIX
– Согласен ли ты, Альберт Джеймс Врановский, связать себя брачными узами с Эмилией Катериной фон Элбатт…
Монотонный, но торжественный голос священника придавал этой минуте невероятную важность. Гости, одетые в самую роскошную одежду по случаю дня Согласия, восьмого и заключительного этапа свадьбы, неотрывно смотрели на виновников торжества. Рэй находился в состоянии некоего транса, невозмутимо разглядывая гостей, убранство главного зала и просто смотря перед собой. Паулина с Генри сидели где-то далеко, зато Филипп Врановский с сыном занимали соседние с Рэем кресла, что не приводило его в восторг, но уже не могло вывести из себя. В последнее время он вообще стал каким-то другим, более позитивным и менее раздражительным.
– Да, согласен.
С утра ходили слухи о том, что ночью невеста пыталась сбежать, и что остановили ее в ближайшем городке вместе с кем-то из ее поклонников. Правда это или вымысел – вряд ли кто-то узнает. В любом случае, платье сидело на ней как влитое, свадебная диадема с драгоценными камнями сверкала, будто императорская корона, а лицо ее было непроницаемо.
– Согласны ли Вы, Эмилия Катерина фон Элбатт, связать себя узами брака с Альбертом Джеймсом Врановским…
Тишина.