Город-сказка

Во сне ей привиделось, как она идёт куда-то по больничному коридору, идёт знакомой дорогой, но как-то очень далеко, куда-то к курилке, спускаясь ниже и ниже по лестнице, оказываясь в каких-то странных подземельях, переходах, подвалах, не останавливаясь, направляясь к маячившему впереди тусклому свету, который будто бы убегал от неё, заманивая куда-то дальше и дальше.

Она шла за ним, и вдруг, на секунду отвлёкшись, потеряла, оказавшись одна, в темноте. Подняв руку, пытаясь хоть что-то нащупать возле себя, неожиданно уткнулась рукой в деревянную дверь, нашарив ручку, нажала на неё, дверь открылась, и Галя очнулась на пороге какого-то казённого учреждения. Большой зал, с полками, окнами и рабочими столами был уставлен цветами в горшках. Всё было какое-то казённое.

Было очень светло, но не солнечно, за окном – пасмурный летний день, и возле подоконника Галя увидела женщину. Та поливала цветы, стоя спиной к двери.

Обернувшись, женщина посмотрела в её сторону и сказала:

– Ну, что встала, заходи, раз пришла – громко, властно, эхом раздалось в тишине.

Галя переступила высокий порог, и вошла, озираясь по сторонам. Всё было каким-то советским. Женщина, едва ли старше самой Гали, одетая в коричневый шерстяной костюм, выглядела тепло и уютно. На плечах у неё висел красивый чёрный шарф с длинными шёлковыми кистями. Вокруг было как-то очень хорошо, спокойно и тихо.

– Ты чего не берёшь-то? – опять спросила она Галю.

– А? – Галя смотрела недоумённо, не понимая, что происходит.

– Ну вот же, чего ты не берёшь, спрашиваю.

Женщина, вдруг подняла руку к груди и отстегнула брошку, которой крепился шарф, протянув её Гале, она вдруг быстро глянула на дверь у той за спиной.

Галя услышала стук.

Далёкий, гулкий, он эхом загудел в длинном коридоре за стеной.

Сначала один, потом другой, ближе и ближе… быстро, очень быстро катили по бетону что-то тяжелое.

– Ну бери же. Возьмёшь? – женщина протягивала брошь ей, настойчиво требуя от неё этого.

Галя взяла. Шум нарастал и приближался.

Женщина, видимо, довольная, накинула на голову свой чёрный платок, и гордо вскинувшись сказала, не отрывая взгляд от двери:

– А я теперь вот так буду ходить!

Галя смотрела на украшение, которое цапнула рукой и держала на ладони, – это было перо, металлическое, словно бы серебряное, похожее на ростовскую финифть, но прочнее… изящное и тонкое, оно поражало своей простой красотой. Перо было непохоже ни на чьё и пушилось длинными кованными проволочками, свивавшимся в причудливый узор на фоне металлической пластинки.

Стук грохотал совсем рядом, но Галя никак не могла оторвать глаз от колдовской цацки. Вдруг, дверь с сильным стуком открылась позади неё, и Галя, не успев обернуться, проснулась.

Бабка за стеной шатала кровать и ножка стучала об пол всё громче и громче.

Галя взяла телефон, и отключила таймер, ей удалось поспать только тринадцать минут.

– И на том спасибо. Да когда ж ты помрёшь-то уже, а? – Галя аж взвыла, взбесившись на прерванный сон. Вскочила с дивана, метнулась пару раз по сестринской, ища что-то… не найдя, содрала со стены бумажный календарик с иконой Николая Угодника. Шёл уже третий час ночи.

Медсестра уже в который раз пошла в лакшери, злая, как тысяча чертей.

Бабка лежала при свете, и Гале пришлось зажмурить глаза, привыкая к нему.

Свернув иконку вчетверо, она подсунула её под ножку, чтобы та, наконец, перестала стучать об пол, из-за катающейся по кровати старухи.

– Чтож вы бабушка не спите, отдохнули бы – Галя, хоть и злая на весь мир, понимала, что нет в том бабкиной вины, сняла недоконченную капельницу.

– Так помираю я – проскрипела ей бабка в спину.

Галя медленно обернулась.

Старуха, удивительно живучая, только что кряхтевшая и мычавшая стон своей непрекращающейся боли, уже вторые сутки мучившаяся на своём смертном одре, питающаяся капельницами и собственной мукой, продолжала говорить, сознательно реагируя на происходящее. Каждую секунду своего горячечного и жаркого страдания она проживала в полном и ясном разуме, что было особенно страшно.

Галя смотрела на неё во все глаза, сон слетел с неё, как рукой сняло.

– На-а! – Бабка чуть подняла к ней исколотую и окровавленную руку, хоть и дрожала, но держала её прямо, каким-то страшным усилием воли. Смотрела тяжело, пристально, своими мутными старческими глазами сквозь пелену слёз, мерцавшие прозрачной голубизной, посреди жёлтушных белков.

– На!

Медсестра, чувствуя волну надвигающегося ужаса, вдруг сказала, прогоняя страх звуком своего голоса:

– Ну давай. Дай мне! Что ты даёшь-то мне, ну?

Счастливая, радостная, почти детская улыбка, мгновенно проступившая на изъеденном морщинами лице повергла Галю в ступор.