Город-сказка

– Да ты что! – дежурная медсестра зашуршала тетрадками, спешно довершая неоконченные дела. К концу смены полагалось заполнить кучу бумажек, которые она время от времени спихивала на ночную медсестру, та скоро должна была подойти. Санитарка тоже призадумалась, всё ли в порядке.

– Слушай, а дай, пожалуйста, сигаретку. Я чёт перенервничала, а таблетки не хочу, в ночь спать захочется…– Галя попросила, стесняясь.

– Ой, точно. Идём-ка покурим. Они тебя видели уже?

– Угу.

– Ну и славно, видели, значит, уже насмотрелись, искать не станут, пойдём-ка от греха подальше, чего мельтешить при начальстве-то.

Взяв Галю под локоток, санитарка повела её кружным путём к курилке, где, по счастью, никого не было.

Там, взахлёб и не сдерживаясь, Галя рассказала ей всё про мужика этого, и про истерику, и про бабку, не всё, конечно, а как чуть не сшибла светило и старухины корчи… капала слезами на халат и нервно вздрагивала, заново переживая все свои приключения за сегодня.

Санитарка только ойкала, прижав руки к груди, и курила, сильно затягиваясь, радуясь послушать чужие истории, чтобы было что домой принести старой матери, кроме краденого варенца с полдника.

Наконец, она начала учить Галю, ругая за то, что та не пошла на конфликт и не поставила урода на место. Но та в ответ докинула ей парочку историй про «а помнишь», когда не в меру языкастые медсестры огребали по первое число.

При всей своей статности, Галина с детства робела, держа себя строго с людьми, просто очерчивала границы; боялась открытой ссоры – неизменно проигрывая в них, она всегда скатывалась в безобразные эмоции.

Вернувшись на второй пост и выговорившись, она подуспокоилась. Встретив там ночную медсестру, начала рассказывать и ей события своего долгого дня. Та охотно согласилась «впендюрить уроду» вечернюю дозу, чтобы Галя больше не появлялась у них в палате.

Чтобы не мешать своим присутствием спокойному вращению земли на отделении во время пересменки, она ушла ужинать, пить чай, поливать цветы, и делать все свои перерывные дела, готовясь к ночи, сорок минут прошли незаметно. Сменщица написала ей в вотсапе, вызывая поставить капельницу, и Галя, вздохнув, пошла на трудовые подвиги.

Первым делом, она тихонько открыла дверь в бабкиной палате, и заглянула внутрь, увидев, что та лежит тихонечко, в полумраке погашенного света и закрытых жалюзи, медсестре почудилось, что бабка померла, но присмотревшись, она увидела едва заметное движение, – старуха дышала, но, по всей видимости, измученная суточным кругом беспрерывной боли всё-таки уснула, под действием сильного обезболивающего.

Шприц со второй половиной дозы так и лежал у Гали в кармане, она держала его там, понимая, что уколоть бабку ещё раз может и придётся, все эти танцы со стерильностью препарата в таком состоянии пациента уже были неважны.

Все уже разошлись, и пациенты, поужинав, сидели по палатам, упёршись в телефоны.

Галя впряглась в работу: померяла кому что следовало, поставила, уколола, промыла, утилизировала и привязала покрепче, потому что «вот тут, видите, отлипло». Заканчивая вечернюю смену, в начале десятого часа, медсестра, подготовив и раздав пациентам таблетки по назначениям, села, наконец-таки, на пост и нашла в уголке подпихнутую под полочку шоколадку.

Грустно порадовавшись хотя бы чему-то хорошему, Галина, радуясь месту и возможности посидеть спокойно, начала заполнять бесконечные медицинские карты и книги учёта блошек и мандавошек, как медсестры в шутку называли множество журналов, где фиксировались лекарства, расходники, проведённые процедуры, осмотры на педикулез, лихорадки, движения больных и вращения персонала.

Заполняя бумажки, она отложила в сторону лист экстренной госпитализации, где со слов бабки были записаны контактные номера.

Снова наткнулась взглядом на иконку под стеклом, вспомнила утренний разговор с санитаркой, когда та вдруг начала жалеючи молиться за бабку.

«Почему так?» – думала Галя, – «вроде же все там будем, откуда столько жалости к ней, так мучается… тут радоваться надо, когда помрёт. Столько лет прожила, с её-то болячками, уже чудо…И жалеют все, себя бы кто пожалел» – поморщившись, она снова вспомнила санитарку, на которой и двадцать лет назад пробы было негде ставить, та курила как паровоз и бухала между дежурствами, довольствуясь крохотной зарплатой и блокадной пенсией старухи-матери, служившей её постоянным спонсором от рождения.

«Нет бы, блядь, собой заняться. А то ведь богу молятся, а сами-то…»

Интуитивно чувствуя затишье перед бурей, Галя чутко прислушивалась к происходящему в лакшери, ожидая, что бабка, проснувшись, начнёт шуметь.

Поминутно беспокоясь, что старуха умрёт во сне, она подрывалась было сходить посмотреть, но волею удерживала себя на месте, зная, что прежде надо закончить дела.

«Да быть того не может, что она её жалела. Что ей эта бабка-то, ну? Мать не жалеет, а эту вот да?…»