Город в конце времён

— Какой печальный город, — заметил Макс. — Никогда не думал, что увижу нечто подобное. Все и вся угодило в ловушку, грядет погибель, пряди укорачиваются! — Он цокнул языком; физиономия его раскраснелась, коротко подстриженная, реденькая шевелюра на багровой макушке придавала ему облик уродливого рождественского гнома, упивающегося черным юмором. — А не могли бы мы попасть туда прямиком отсюда? Такое, знаете ли, расстояние, вредный воздух, трудно ды…

Приступ сухого кашля прервал его сентенцию.

Даниэль смахнул холодный пот с бровей и внимательно прикинул направление. На юг так просто пройти не удастся: в той стороне ждало месиво каких-то неясных форм — словно ледяные торосы, торчащие из замершего моря.

— Придется в обход, — наконец сказал он.

Они повернули на запад.

Местность вновь залило оловянистым светом, вернулись прежние сумерки.

То, что осталось от их части большого мира — их порции пространства и времени, — неумолимо разваливалось на куски.

Спутники вышли к большому, длинному мосту, внешне еще целому, хотя он и раскачивался в призрачной мгле. Делать нечего, надо попасть на ту сторону. Даниэль бросил взгляд за перила: вода под мостом превратилась в дымчатый студень, серо-зеленый и зловещий.

— Я надеюсь, здесь не водятся тролли? — поинтересовался Макс.

— Как раз один имеется. Фремонтский тролль.[14] Из бетона.

— Еще неизвестно, из чего он сейчас, — предостерег Макс. — Ненавижу этих тварей.

ГЛАВА 61

Мне сообщают, что оба наши соперника недавно задумали объединить свои силы и вызвать нас помериться с ними весом и числом выпускаемых книг… Где им найти достаточно поместительные для наших книг весы и где сыскать математика, способного их сосчитать?

Джонатан Свифт, «Сказка бочки»

— И все же: что они собой представляют? — спросила Мириам, делая пассы над двумя серыми шкатулками, выложенными на стол. — Такое впечатление, что все вращается вокруг них, все жаждут их заполучить, а я до сих пор не понимаю, что они такое или для чего служат.

— Скорее, суть дела в том, для чего они послужат, когда придет их время, — ответил Бидвелл. — Наверное, интереснее всего, как они к нам попадают, хотя и здесь нет простого объяснения.

— Да уж, конечно… — фыркнула Агазутта.

Бидвелл откупорил вторую бутылку из сумки Мириам. Похоже, он был любителем вина. Впрочем, молодежь вежливо отказалась. Джеку, например, алкоголь никогда не нравился.

Бидвелл поднял бокал, и дамы последовали его примеру:

— За выживание! Наперекор всем напастям!

— За выживание, — пробурчал Джек и приподнял пустую руку.

— Конан, нам бы не помешало чуть больше определенности, — напомнила Мириам.

Хозяин склада покрутил бокал, задумчиво разглядывая взболтанную красную жидкость. На секунду глаза Джинни застило как бы туманом — и бокал, и вино показались ей размытым пятном.

— Каждая вещь оставляет за собой некий след, — неторопливо начал старик. — Это нам известно интуитивно. Можно визуализировать этот след, назвать его мировой линией. С другой стороны, одни мировые линии сливаются с другими, порой формируя линию наблюдателя — или его фатум, то есть судьбу. Фатум наблюдателя представляет как бы пряжу, где сплетаются многие линии, которые при иных обстоятельствах никогда бы не касались друг друга — и от этого возникает путаница. Сложность состоит в том, что не все мировые линии, или даже фатумы, привязаны к исходной точке. Ибо творение не всегда имеет исходную точку в начале: процесс мироздания является — вернее, являлся — непрерывным, и новые вещи создаются постоянно, причем ряд из них подразумевают длительные, витиеватые истории. Эти новые творения и их истории должны быть согласованы с тем, что было до них. Вот почему возникает необходимость в Мнемозине. Сразу после своего появления — весьма примечательное событие, хотя, возможно, придуманное задним числом, поди тут разберись, — она взялась за работу: требуется найти потерянные линии, клубки противоречий и заново их переплести — согласовать с началом. Она как бы подчищает ошибки, каталогизирует вещи и, если можно так выразиться, кладет их обратно на полку: задача монументальная, которую нашей бедняжке еще решать и решать. Сотворение нового всегда подразумевает разрушение старого. Не все созданные вещи сохраняются. Некоторые их них стираются. Поэтому, как я подозреваю, должна существовать противоположность Мнемозины, ее «сестра»-антипод — назовем ее Кали, хотя я лично с ней никогда не встречался, и слава богу. Кали убирает вещи, оторванные или отрезанные от мировых линий, — вещи, которые Мнемозина не в состоянии согласовать: предметы, люди, фатумы.

— Стоит над этим задуматься, как голова кругом идет, — пожаловалась Мириам.

— А какого цвета эта Кали? Белая? Как алебастр? — внезапно спросила Джинни.

Джек посмотрел на нее.