Город вечной ночи

Раздался щелчок, и ее голос пресекся. Гарриман понял, что ее пальцы непроизвольно сжались в кулак, прервав разговор.

Секунду спустя телефон зазвонил снова. Когда звонок отправили в голосовую почту, раздался новый. И еще один.

Потом телефон застрекотал, извещая о прибытии текстового сообщения. Медленными, неловкими движениями, словно в дурном сне, Гарриман поднес телефон к глазам и взглянул на экран.

Это было послание от Антона Озмиана.

Гарриман чуть ли не против своей воли вывел послание на экран:

Идиот. Воистину гордый столп четвертой власти. В своем самодовольном удовлетворении от обнаружения этой истории ты даже не догадался задать себе самый очевидный вопрос: почему я избил того священника. Вот ответ, который тебе следовало бы найти самому. Когда я был алтарным служкой в церкви Богоматери, отец Ансельм надругался надо мной. Он многократно насиловал меня. Годы спустя я вернулся в эту церковь, чтобы он больше никогда не поддавался своим низменным порывам. И вот еще один хороший вопрос: почему меня обвинили только в проступке, да и то вскоре сняли обвинение? Конечно, была сделана выплата вежливости, но церковь отказывалась сотрудничать со следствием, понимая, какая порочащая их информация может всплыть, если они согласятся. А теперь задай себе вопрос: если ты опубликуешь эту историю, на чьей стороне будет симпатия публики – священника или моей? Еще более очевидный вопрос: как поступит совет директоров «ДиджиФлад»? И что скажут люди о том, кто вытащил на свет божий историю о насилии надо мной и о его предсказуемых физических последствиях, которые я преодолел, создав одну из наиболее успешных в мире компаний? Так что валяй, публикуй свою историю.

А. О.

P. S. Счастливой тюремной отсидки.

Пока Гарриман с нарастающим ужасом читал текст, строки перед его глазами начали мерцать и терять очертания. Секунду спустя они вообще исчезли, остался лишь черный экран. Гарриман лихорадочно попытался сделать скриншот, но было слишком поздно: послание Озмиана исчезло так же быстро, как появилось.

Со стоном недоверия и паники Гарриман оторвал взгляд от телефона. Наверное, это кошмарный сон, это просто не может быть чем-то иным. И конечно, как это и происходит в кошмарах, в полуквартале от себя он увидел двух полицейских в форме, смотрящих в его сторону. Один из них показал на него. И тогда – пока он стоял как вкопанный, не в силах двигаться – они побежали к нему, на ходу расстегивая кобуру.

46

Лонгстрит вместе с Пендергастом, молчаливой тенью шедшим рядом с ним, остановился у дверей типового домика Роберта Хайтауэра на Герритсен-авеню в Марин-парке в Бруклине. Дверь была открыта, и внутрь задувал холодный ветер – короткая подъездная дорожка была покрыта мелким поздним снегом, который выпал лишь прошедшей ночью, – но Хайтауэра это, похоже, не беспокоило. Пространство внутри было заполнено полуразвалившимися верстаками, компьютерами разной степени морального износа, платами с потоками проводных кос, старыми электронно-лучевыми мониторами, поцарапанными, побитыми инструментами, висящими на крючках на стене, ленточными пилами, пресс-клещами и настольными тисками, целым рядом паяльников, полудюжиной органайзеров для мелких деталек, множеством открытых ящиков, в которых виднелись шурупы, гвозди, резисторы. Трудившийся за одним из верстаков Хайтауэр, человек плотного сложения, с короткими, но густыми седыми волосами, полностью закрывавшими макушку, выглядел лет на шестьдесят.

Он взял жестянку с припоем, надел на нее крышку и положил на стол.

– Значит, по утверждению Озмиана, из всех людей, которых он облапошил, уничтожил или кинул иным образом, именно я ненавижу его сильнее других?

– Верно, – кивнул Лонгстрит.

Хайтауэр издал саркастический, безрадостный смешок:

– Какая высокая оценка.

– Справедливая? – спросил Лонгстрит.