Город вечной ночи

– Что, черт побери, приключилось с «Микелобом»? – спросил он вдруг, почти обвинительным жестом поднимая банку с «Будом». – Я имею в виду настоящий «Микелоб». Было пиво класса премиум. В таких пузатых коричневых бутылках с золотой фольгой на горлышке – ты чувствовал, что пьешь что-то сто`ящее. Но сегодня все сходят с ума по крафтовому пиву. Они словно забыли, какой вкус у классического американского пива.

Лора ничего не сказала.

Д’Агоста сделал еще глоток, потом отставил банку:

– Извини.

– Не из-за чего извиняться.

– Да вот сижу тут, дуюсь на весь мир, как ребенок, жалею себя.

– Винни, дело не только в тебе. Ты не один расследуешь это дело. Ты только взгляни, как оно весь город рвет на части. Я даже представить себе не могу, под каким ты давлением.

– У меня работают тысячи детективов, но все они ходят и ходят по кругу.

«Возможно, у них такой же несчастный Новый год, как и у меня, – подумал он. – И это моя вина. Я ничуть не продвинул дело».

Он подался вперед, понял, что немного пьян, и вернулся в прежнее положение.

– Творится какая-то чертовщина. Вот возьми Адейеми. Я разговаривал со всеми, у кого мог быть на нее зуб. Ничего. Даже ее враги говорят, что она святая. Мои люди копают двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Господи боже, я даже подумывал, не слетать ли мне в Нигерию. Я уверен, что в ее биографии есть какой-то далеко упрятанный скелет.

– Винни, прекрати себя изводить. Тем более сегодня.

Однако он никак не мог избавиться от обуревающих его мыслей. Это было как больной зуб, который ты все время трогаешь языком, проверяшь, надавливаешь, несмотря на боль. Но хуже всего было ощущение, от которого он не мог отделаться, – ощущение, что все дело разваливается, рассыпается у него на глазах. Как и остальные нью-йоркские полицейские, как и все в городе, он не сомневался, что это дело рук какого-нибудь психа, вознамерившегося преследовать худших представителей одного процента. Господь свидетель: когда Гарриман опубликовал свою первую статью, ситуация для д’Агосты и для всех остальных стала абсолютно ясной. Но под какой бы камень он ни заглядывал теперь, ему не удавалось найти хоть что-то, что позволило бы уложить последнее убийство в принятую ими схему.

А потом еще Пендергаст. Не в первый уже раз возвращался он мыслями к словам агента ФБР: «У этих убийств и в самом деле есть мотив. Но совсем не тот, в который верите вы, нью-йоркская полиция и весь Нью-Йорк». Д’Агоста корил себя за то, что потерял тогда контроль над собой. Но Пендергаст способен кого угодно довести до бешенства – твои версии ниспровергает, а про свои помалкивает.

Д’Агоста понял, что ему нужно переориентироваться. В конце концов, Пендергаст ведь не раскрылся, не сказал определенно, что считает Адейеми святой. Он только дал понять, что они смотрят на вещи не под тем углом. Возможно, в ее биографии не ряд скрываемых мелких проступков, а одно, но воистину ужасное деяние. Скрыть такое гораздо легче, а обнаружить заведомо труднее, но стоит выйти на него – и готово.

Из раздумий его вывел звон фарфоровой посуды: Лора накрывала обеденный стол. Оставив недопитое пиво, д’Агоста пошел помогать ей. За последние несколько минут он обнаружил, что у него разыгрался аппетит. Он забудет на какое-то время об этом деле, насладится обществом жены и ее кулинарным искусством… а потом вернется в штаб и начнет обдумывать новые ходы.

45

Из своего кресла Изабель Альвес-Ветторетто наблюдала за шефом, который изучил три листка бумаги, принесенных ему Брайсом Гарриманом, и принялся их перечитывать.

Она посмотрела на Гарримана оценивающим взглядом. Альвес-Ветторетто, как никто другой, умела анализировать людей. Она чувствовала смесь противоречивых эмоций, одолевающих репортера: тревогу, праведный гнев, гордыню, вызов.

Озмиан закончил читать второй раз и, перегнувшись над массивным столом, протянул предполагаемую статью Альвес-Ветторетто. Она прочла текст с некоторым интересом. «Значит, репортер проделал домашнюю работу», – подумала она. Альвес-Ветторетто изучала биографии великих завоевателей в мировой истории, и теперь она вспомнила цитату из Юлия Цезаря: «Если я потерплю неудачу, то лишь из-за гордыни».

Она аккуратно положила листы на край стола. В тот короткий промежуток времени между уходом Пендергаста и появлением Брайса Гарримана Озмиан вел себя необычно: тихо сидел за своим компьютером, о чем-то сосредоточенно размышляя. Но теперь его движения стали быстрыми и экономными. Альвес-Ветторетто поймала безмолвный взгляд Озмиана. Понимая, что означает этот взгляд, она встала и вышла из кабинета.

То, что она собиралась сделать, было тщательно спланировано, и, чтобы привести план в действие, понадобилось всего пять минут. Когда она вернулась, Гарриман с торжествующим видом клал на стол Озмиана другой лист – копию заверенных письменных показаний, данных свидетелем в Массачусетсе.

Теперь говорил Озмиан, а Гарриман слушал.