Городок мой, Сиривада

В том же году отец договорился о замужестве Суббулю. Жених был молодой парень из небогатой крестьянской семьи — только что окончил школу, как и Суббулю. Свадьба была назначена через месяц.

— Суббулю, тебе жених нравится? — спросил ее я.

— Нравится или не нравится, не все ли равно. Брак по любви — пустая мечта, — ответила она безучастно.

Мать-то знала, что Суббулю этот сговор не по душе, но отца нельзя было переупрямить:

— Ты хочешь за инженера или доктора ее выдать? Пока такого жениха найдешь, дочке двадцать лет стукнет. Тогда без богатого приданого замуж не выдашь, а сыновьям что останется? — говорил он.

— Ни инженера, ни доктора не надо, я о них не мечтаю. Но не отдавай ты ее бедняку. Будет в нищете жить, и мы исстрадаемся, на нее глядя, — убеждала его мать.

Но отец — ни в какую. Вот и выдали Суббулю за того самого парня, которого выбрал отец.

Я в тот год все-таки поступил в колледж и несколько лет почти не видел Суббулю.

Когда я кончил учебу, у Суббулю было уже двое детей, она ждала третьего. Два раза она приезжала рожать домой, а на третий мать поехала к ней. Когда мать вернулась, я стал расспрашивать ее о Суббулю.

— Всего пятый год замужем, а уже трое детей. Так исхудала моя доченька, половинка осталась, — грустно ответила она.

Последний раз я видел Суббулю, когда она приезжала домой рожать второго ребенка. Она приглашала меня к себе, да я все никак не мог собраться. «Как же, разве ученые посещают дома бедняков», — сказала Суббулю с обидой.

Наконец я поехал в деревню, где она жила с мужем. Прибыл я туда в полдень; дом был заперт; женщина из соседнего дома сказала мне, что Суббулю в саду. Я разыскал ее, она встретила меня с радостью. Под деревьями играли ее дети; она взяла на руки грудного ребенка, я — двухлетнего малыша, а четырехлетний побежал за нами, держась за край сари матери.

— Сколько месяцев младшей? — спросил я, когда мы вошли в дом.

— Четвертый месяц, — ответила Суббулю. — Золотая девочка, не плачет никогда. Положишь — лежит тихо, как книжка…

Может быть, у нее и сил нет плакать, подумал я, глядя на истощенного ребенка. Суббулю быстро приготовила завтрак — рис, сваренный с зеленым горохом, и овощной суп, — совсем без масла. Не было и молока.

Вскоре пришел с поля мой шурин. Он только спросил, все ли благополучно у меня и родителей жены, быстро позавтракал и ушел снова на работу. Вечером, после ужина, он завел разговор о своих делах. У него был большой долг, но шурин надеялся за несколько лет его выплатить — тогда жизнь переменится.

— Жизнь переменится, когда будет социализм, тогда все заживут хорошо. Правда, братец? — заметила Суббулю.

— Ну, ты бы лучше помолчала, — резко сказал ей муж.

— Твой шурин не любит, когда заводят речь о социализме, — снова обратилась ко мне Суббулю.

— Почему? — спросил я.

— Не только те страшатся социализма, у кого заводы и роскошные автомобили. Его пугаются все собственники, даже если все их богатство — шелудивый пес да яловая коза. У твоего шурина поле — десять акров, а долг — десять тысяч рупий. Как же ему не бояться? — смеясь, ответила сестра.

— Через пять лет с долгами расплачусь, еще земли прикуплю, — сердито буркнул ее муж.

Такие люди верят вопреки рассудку. Что я ему мог сказать? Чем я мог помочь им? Лучше поскорее уехать…

— Мне пора, сестренка…

— Ну, что ж, до свидания! Приезжай летом…

— Ладно…

Я подумал, что вряд ли приеду, но поехать пришлось. Летом мы получили известие, что Суббулю тяжело больна. Мы все сразу собрались и поехали. В доме было полно народу, доктор делал Суббулю укол. Когда он вышел, я догнал его и спросил сдавленным голосом:

— Что с ней?

— Трудно сказать… Организм ослаблен недоеданием.

В доме раздались причитания и громкий плач. Я тоже зарыдал. И теперь, вспоминая Суббулю, я не могу удержаться от слез. Что мы за люди! На что мы способны — только на то, чтобы плакать!

Перевод З. Петруничевой.

ПРОБЛЕМА ЗАМУЖЕСТВА

Пробило пять часов, и все служащие стали складывать бумаги и собираться домой. Вишала накрыла чехлом пишущую машинку и убрала со своего стола бумаги раньше других. Она, в сущности, не могла работать уже с двенадцати часов и просто делала вид, что печатает. К горлу подступали рыдания, но кругом были люди, и она сдерживалась. Вишала думала только о том, чтобы ровно в пять уйти домой и выплакаться за закрытой дверью.

Она уже выходила из комнаты, когда ее вдруг окликнул начальник. Вишала подошла к его столу. Он что-то писал и обратился к ней, не поднимая головы:

— Еще две срочные бумаги…

— Извините… Сегодня я не могу задержаться, — пробормотала Вишала.

Начальник даже поднял голову и посмотрел на нее с удивлением. До сих пор девушка была очень исполнительна и никогда не отказывалась от сверхурочной работы.

Выйдя на улицу, Вишала огляделась. Не увидев поблизости знакомых, она вынула завернутую в кончик паяты записку на голубой бумаге и, разорвав ее на мелкие клочки, пустила их по ветру.