Городок мой, Сиривада

— А-а! Ну ладно, сейчас приду. Привяжи в хлеву.

— Да не телка! Жена Гаварайи! — тихо сказал Панакалю. Сидевшие враз выпрямились.

— Что?! Что ты сказал?! — в один голос закричали они.

Панакалю сообщил следующее.

Вечером, когда уже стемнело, Нарасимха, служивший в магазине, возвращался из города с последнего сеанса кино. Приближаясь к деревне, он заметил, как что-то шевелится у самой дороги, под деревьями. Что там такое? — от страха у Нарасимхи сердце в пятки ушло. Испугавшись, он побежал к Панакалю, спавшему неподалеку в сарае, растолкал его. Пошли вдвоем и увидели женщину. Волосы у нее всклокочены, вся одежда черная от грязи. Женщина с трудом двигалась, едва переставляя ноги. В руке небольшой узелок. Они осторожно приблизились, окликнули. Женщина не ответила, зашагала быстрей. Они — за ней следом. Женщина направилась прямиком через поля в сарай у заднего двора Гаварайи. Сарай забит щепками, старыми консервными банками и прочим хламом. Хотели было разбудить Гаварайю, но не решились — время позднее. Подойдя к сараю, заглянули внутрь. Да это жена Гаварайи! С большущим животом, видимо, на сносях. Лежит на голой земле, стонет.

— А Гаварайя уже знает? — спросил мунсиф.

— Не знает. Он же всегда на заре встает и уезжает в город.

Мунсиф поспешно вскочил, обул сандалии и двинулся к дому Авадхани. А новость уже летела по деревне.

— Как же так, мунсиф? Говорят, жена Гаварайи вернулась, — запричитала какая-то старуха. — И что же это, сынок, в деревне делается, что за люди нынче пошли?! Ни бога не боятся, ни религию не чтут. Все им нипочем! Бегут от мужей с любовниками, возвращаются брюхатые. И после этого принимать их назад? Так молодежь в деревне совсем обнаглеет. Что за деревня стала, куда большие-то люди смотрят?!

Пока мунсиф дошел до дома Авадхани, ему стало ясно: про жену Гаварайи судачит уже вся деревня. Авадхани был сильно раздосадован.

— Вы уже знаете? — спросил, поднимаясь по ступенькам, мунсиф.

— Все знают, кому надо и не надо. Один ты не знаешь, хоть ты и мунсиф. Сколько дерзости у этой греховодницы! Это надо же — вернулась! Ей, видите ли, все нипочем. Ни стыда, ни совести!

Вслед за мунсифом прибыли на совет писарь и все уважаемые люди деревни. Решили посмотреть, прогонит Гаварайя эту распутную немедленно или же сам покинет деревню. Кто-то сказал, что в поселке неприкасаемых в то же утро вспыхнула холера, что причина тому — появление в деревне этой шлюхи. Старшая сестра Авадхани, приоткрыв одну створку двери, возмущенно сказала:

— Мы, женщины, от стыда сгораем. Если в деревне будет такое бесстыдное распутство, то мужним женам куда, скажите, деваться? Только в речку вниз головой!

— Сейчас Гаварайи нет дома. Как придет, вы, старейшины, скажите ему. Он вас не ослушается. Объясните ему, уважаемый Авадхани. Гаварайя теперь не тот, что раньше. Теперь он научился различать, что хорошо, а что плохо. Сейчас он бога чтит и вас уважает! — высказал свое мнение Сешагири — самый богатый крестьянин в деревне.

— А сколько надежд возлагали мы на Гаварайю! — вздохнул мунсиф, вспомнив про ограду и про двадцать пять тысяч.

— Так ведь есть же тетка у Гаварайи, — вспомнил писарь. — Что она-то? Неужто ей все равно?

— Да тетка одной ногой в могиле стоит. Она и с постели не встает. Совсем старая стала.

Когда уже стемнело, Гаварайя подъехал к своему дому на велосипеде. Войдя в дом, он увидел Авадхани, писаря, мунсифа. Подняв брови, Гаварайя вопросительно вскинул голову. Авадхани все рассказал ему. Глаза у Гаварайи налились кровью, толстые губы затряслись. Он быстро шагнул в угол, поднял лом, рявкнул:

— Убью суку поганую!

— Что ты, что ты, дорогой Гаварайя! — перепугался Авадхани. — Не одному тебе — и нам отвечать придется! Вышвырни ее из дома, и дело с концом.

Гаварайя бросился к сараю. Все решили, что дальше оставаться в его доме для них небезопасно, и поспешно удалились. Гаварайя увидел свою жену, лежавшую лицом вверх прямо на земле. Подойдя ближе, замахнулся ломом. В последний миг что-то его остановило. Мертвая, что ли? Или живая? — подумал он. Опустившись на колени, всмотрелся в изможденное, бледное лицо. Свалявшиеся волосы космами разметались по плечам, по земле.

— Малышка! — позвал он хриплым голосом.

Она открыла глаза. Узнала Гаварайю. По щекам катились слезы.

— Не трогай меня, я уйду, — прошептала она.

Гаварайя вспомнил свою мать, которая перед кончиной вот так же, подняв руки со сложенными вместе ладонями, посылала прощальный привет его отцу. Руки у «малышки» бессильно опустились. Некоторое время Гаварайя сидел неподвижно, потом сбегал в дом, принес в ведре воды и полную миску вареного риса.

— Малышка! — снова окликнул он жену. Та открыла глаза. — Вставай. На, поешь. С рассветом уходи. Чтобы духу твоего здесь не было. Ясно? — Она кивнула. Гаварайя поднялся. — Если утром найду в этом сарае — быть тебе на том свете! — И ушел в дом.