Городская сюита

То ли она намеренно делала больно, то ли не желала считаться с его чувствами — понять трудно. Она всегда была неуловимо черства с ним, как бы не признавая его права на тонкие переживания, присущие, по ее мнению, более женскому полу, нежели «настоящему мужчине». Эта ее внутренняя мускулинность часто обижала его и, возможно, сыграла не последнюю роль в решении уйти из семьи.

«Наверное, дочь пошла в нее, — думал он. — Проявив недопустимую, по ее мнению, слабость, решила компенсировать это крайней неуступчивостью — и пока держалась пугающе стойко».

— Может, мне стоит приехать? — спросил Олег.

— Зачем? — насторожилась Ирина.

— Посидим, поговорим… Мы же не чужие люди.

— Мы — нет. Ты — да.

— Ира! — воскликнул Олег.

— Не надо приезжать!

— Но там остались мои вещи… — робко напомнил Олег, цепляясь за это напоминание как за спасательный круг.

— Позвони, когда заедешь за ними. Мы освободим квартиру.

— Ира, но я же по-хорошему…

— Я тоже, — отрезала она. — Все, пока.

— Пока… — только и успел вымолвить Дольников.

Этот разговор оставил у него тяжелое чувство — точно разгрузил машину с цементом.

Зачем он вообще звонил, унижался? Чтобы его считали хорошим? Но все равно не считали. Утешал этим свою совесть? Да, конечно. Но совесть можно было утешить коротким сообщением, и не слышать этих невыносимых нот в голосе Ирины. Странно, что она вообще снисходила до беседы с ним!

Но, поразмыслив, Олег понял, в чем дело. Те капли яда, что она в него вливала, избавляли от боли, которую она испытывала, и злиться на нее было бы жестоко и несправедливо.

Но все-таки он злился и долго переживал, что называется, не находил себе места, и радость покидала его, как чувство, которого он не заслуживал даже в самой малой степени.

Но затем приходила Диана, и жизнь снова наполнялась ею, вытесняя все остальное без следа. Казалось, ничто не могло огорчить ее всерьез. Поминутно она смеялась и дурачилась, как ребенок, и Дольников начинал смеяться и дурачиться вместе с ней.

«В конце концов, мы все взрослые люди, — думал он. — Вот и будем вести себя соответственно. А если что-то кому-то не нравится, это не мои проблемы».

Но все-таки, когда оставался один, было непросто.

Он никак не мог съездить к Мирончику. Это была его прямая обязанность, как друга и соучастника той нелепой драки. Тем более Диана говорила, что больницу уже посетила делегация сотрудников с Филоновой во главе. И, конечно, все знают, что Дольников там не появлялся. Но все равно не мог заставить себя поехать.

«Там может быть жена Гены, — думал он. — А встреча с ней может закончиться плохо…»

Кроме того, Мирончик еще находился в реанимации, поэтому к нему пускали только на несколько минут.

«А зачем ехать на пару минут? Не поговорить даже!»

В конце концов, Олег позвонил в больницу, справился о самочувствии друга, тем и ограничился.

«Съезжу потом, — решил он. — Когда его переведут в общее отделение. Завезу апельсинов, колбасы…»

О том, что больше всего боится посмотреть в глаза Гены, он старался не думать.

Помимо Мирончика, терзали мысли о работе.

«Находиться в прямом подчинении Филоновой, бегать, как начинающий, по заданиям, писать всякую чепуху — как это они себе представляют? Опытного специалиста бросили на детскую работу! — кипятился он. — Слуцкий под старость совсем из ума выжил. Эта… проходимка из него веревки вьет, заправляет всем в редакции, а ему и дела нет. Они не думают, что я уйду к конкурентам? Тогда, может, дойдет, как разбрасываться сотрудниками моего уровня?»

Была надежда, что Илья Захарович свое решение за эти две недели поменяет. Все-таки на работе Олег брал на себя львиную долю нагрузки, и пока был на месте, этого не замечали.

Зато теперь, надеялся он, заметят!

Однако же все это, проблемы с работой, женой, боязнь встречи с Мирончиком отходили на задний план по сравнению с тем, что его на самом деле беспокоило. Что делало его жизнь невыносимой пыткой.

Диана.

Она, кажется, поверила, что Олег смирился со своим положением «друга». Он не заговаривал с ней об этом, наученный горьким опытом, был паинькой и «лапочкой», его можно было стелить, как коврик, и вытирать об него ноги — все бы вытерпел.

Диана его состояния не замечала. Радовалась тому, что он изменился, и принимала все, как должное.

— Ты такой милый, — то и дело повторяла она.

— Да, — подтверждал он, — я такой.

— Как я тебя люблю!

— И я тебя, — говорил Дольников с улыбкой.

Но когда ее не было рядом, сходил с ума от тоски и ревности. Она могла исчезнуть на ночь, на сутки, объясняя это работой или семейными делами, и ему ничего другого не оставалось, как смиренно ждать ее возвращения. Он изо всех старался не думать о том, что она проводит время с Максимом, но, помимо его воли, думал, и в таких красках, что синева за окном меркла до черноты, а желание держать себя в рамках слабело до полной своей противоположности.