Городские повести (Игра в жмурки - Кот–золотой хвост - Последний шанс плебея)

Танюша, ты? — хрипловатый старушечий голос.

Я, — безразлично отозвалась Таня, снимая сапоги, и показала мне глазами на дверь в комнату.

Одна? — спросила старуха. На кухне зашаркали шлепанцы.

Светланка уехала, — ответила Таня и, быстро кивнув мне на дверь, сама поспешила на кухню в чулках. — Я их встретила на улице.

Я прошел в темную комнату и прикрыл за собой дверь.

— Ты отпустила ее с этими сорванцами? — спросила старуха. — Не ожидала, а то бы давно разогнала их по домам. Я специально велела ей дожидаться тебя: думала, не разрешишь.

— А что здесь плохого? — сердито спросила Таня. Как «что плохого»? Перепились все. Машину разобьют и девчонку сгубят.

Во-первых, их отец повезет. Отец одного мальчишки.

Ты его видела, отца-то?

Видела.

Пьяница небось какой-нибудь... — ворчливо сказала старуха. — Куда он их повез-то? Где искать будем?

Как куда? В поле. Они мне так и сказали: поедем в поле.

В поле... — повторила старуха. — Что ж ты-то с ними не поехала? Мне все было бы спокойнее.

- Устала я, тетя Шура.

— Устала... Скажи уж: «Еле на ногах держусь». Где это на тебе ездили? Дрожишь как овечий хвост.

Старуха помолчала, погремела тарелками. Зашипела струя воды из-под крана.

Как сироты безродные, — угрюмо сказала она наконец. — Одна сопливка домой гостей зазывает, другая на всю ночь куда-то усвистала... Что, тесно вам двоим в одной комнате?

Я не хотела Светке мешать... — печально сказала Таня. — Пусть похозяйничает.

И похозяйничала. Гляди. Зазвенели осколки.

Подумаешь, — равнодушно сказала Таня.

— Не «подумаешь», а выдрать некому. Ох, я бы эту босоту шуганула... Сколько денег извели. Пальто теперь когда купишь?

Молчание.

—Устала — так ложись, 'ечего тут босиком стоять, — сказала наконец старуха. — Ложись, все равно я уж руки засалила, домою...

Они немного поспорили, но Таня настояла на своем. Я услышал недовольное шарканье по коридору. Старуха шла и ворчала:

—Шесть человек было, а рюмок задрязгали два десятка. Босота...

Рядом щелкнул замок, и я облегченно вздохнул. Почти следом вбежала Таня: без пальто, босиком.

—Эй!.. — громким шепотом сказала она. Я выступил из-за двери.

—Посиди пять минут тихо, там немного осталось...

И, видимо, неправильно истолковав мое молчание, я не умею говорить шепотом, добавила:

— Мне не хотелось, чтоб она тебя видела. Ревнует меня ко всем. Сын у нее есть, Аркадий, такой тюлень... Свет зажечь тебе?

Я покачал головой: мне не хотелось света. Пусть вся ночь пройдет в полутьме. И потом я боялся увидеть себя чужим в ее комнате. А на свету непременно бы увидел.

Комната была большая, метров около двадцати, и, чего я нигде не видел в новых домах, с двумя окнами! Вся ее задняя часть была задернута плотной занавеской, из-за которой выглядывал угол деревянной (так называемой полутораспальной) кровати. В передних углах я увидел два кресла, между окнами — письменный стол и на нем телевизор, поставленный с краю, чтобы осталось место писать. Здесь было все: и спальня, и столовая, и кабинет. Жилищная проблема, решенная где-то в конце пятидесятых годов. На всем был отпечаток бывшего уюта и какого-то неблагополучия.

Минут через десять в фартуке и в клетчатых тапочках вошла Таня.

Ты где? — спросила она, остановившись у двери.

Укрылся в складках местности, — ответил я.

И в этот момент в коридоре снова зашаркала старуха. Слышала она мой голос или нет, но она подошла к двери и быстро заглянула в комнату.

Что, тетя Шура? — Таня быстро вышла ей навстречу.

Я вот что сказать хочу... — начала старуха. — Я тут за ними присматривала, чтоб они Светочку не обидели.

— Она сама кого хочешь обидит, — перебила ее Таня, стараясь увести старуху на кухню.

— Аркашенька-то мой... — вздохнула старуха, — уезжает завтра...

Что она тянет, ей-богу? Видела?

— И Новый год как следует встретить не дадут... — Судя по голосу, старуха, как говорится, «разрюмилась». — Утром попрощаться зайдет... Ты уж будь с ним поласковее...

17

— Все, — сказала Таня, когда старуха, попрощавшись, ушла. Она прикрыла дверь, защелкнула английский замок и сняла фартук. Потом включила свет. При ярком свете она вдруг смутилась. Хотела улыбнуться, остановилась посреди комнаты, но только как-то неопределенно приподняла и опустила обе руки.

Мне было проще: я из кресла в углу наблюдал за ней и не старался помочь ей найти выход из положения. Но она и сама быстро нашлась. Подошла к зеркалу, отдернув край занавески, посмотрелась и, проведя обеими ладонями по щекам, тихо сказала:

И правда, устала я.

Уйти? — Я приподнялся из кресла.

Она обернулась, долго смотрела на меня, привыкая, должно быть, потом сказала:

— Зачем?

Я почувствовал, что, оказавшись вдвоем в ее комнате, среди ее вещей, мы отдалились друг от друга. Сейчас представить было трудно, что эта незнакомая, темноволосая, красивая девочка каких-нибудь полчаса назад обнимала меня у чердачного окна на пятом этаже чужого дома.