Городские повести (Игра в жмурки - Кот–золотой хвост - Последний шанс плебея)

Если это было самообладание, то сверхчеловеческое. Прутька подозрительно посмотрела ей вслед и потом сказала мне:

— Все-таки странные какие-то у вас отношения...

31

Это случилось 25 января. Я хорошо запомнил этот день, потому что с него-то и начались наши ссоры.

Послушай, — сказал я вечером Тане, — мне жалко девчонку. Старуха по ночам ворочается, мешает ей спать. Вполне возможно, что у нее в комнате клопы...

Что ты предлагаешь? — перебила меня Таня так резко, что я даже опешил. Это было как у Брэдбери:.. рядом лежал марсианин.

Что я предлагаю, что я предлагаю... — пробормотал я. — Да ничего я не предлагаю, просто мне это не нравится.

— Ты хочешь сказать,' что мне это нравится? — чужим голосом спросила Таня и с любопытством посмотрела мне в лицо. — Ты это хочешь сказать?

Я не мог понять, что именно ее так задело. Я сказал эти слова совершенно спокойным тоном, но она вся заледенела от обиды и унижения.

- Прости меня, — как можно мягче проговорил я ну прости меня, Тузик... Я этого совсем не хотел сказать.

Я потянулся ее поцеловать, но она отвернулась от меня лицом к стенке и долго молчала.

— Зачем ты мне это сказал, зачем? — проговорила она вдруг шепотом, и плечи ее затряслись. Она плакала первый раз за наш месяц. Я был настолько растерян, что некоторое время не знал даже, как к ней подступиться, и, пока подыскивал слова, она уже перестала плакать.

- Хорошо, — повернув ко мне мокрое лицо и давая себя поцеловать, сказала она. — Я понимаю... То, что мы делаем, очень скверно... Вернее, то, что я делаю... Ты-то здесь ни при чем...

Это меня рассердило.

Послушай, Тузик. Еще одно слово в таком духе — и я тебя вздую.

Нет, подожди, — перебила она. — Я серьезно. Ты думаешь, почему я плакала? Мне было обидно, что ты первый сказал, не потерпел, пока я сама скажу... А потом я вспомнила, что мы ведь сами по себе... И никого, кроме нас, здесь нет... И никто никогда не узнает, что ты сказал первый, а не я...

А со мной всегда можно договориться...

А с тобой всегда можно договориться. Так вот мы и договоримся о двух вещах. Первое: это я, а не ты, сказала. И второе — сегодня последний раз, договорились?

Я кивнул — слишком поспешно, пожалуй, но мне так хотелось кончить этот неприятно начатый разговор. А потом все было по-прежнему: это была отчаянная, милая, послушная моя Тузька, незнакомый человек проглянул в ней лишь на минуту. Я уже засыпал, а она все еще лежала, прижавшись лицом к моему плечу, с открытыми глазами, и ресницы щекотали меня при каждом взмахе.

Совсем уже под утро я почувствовал ее пальцы на своих губах и, проснувшись мгновенно, увидел, что она сидит, наклонившись надо мной, и с жадностью вглядывается в мое лицо, водя пальцами по бровям, подбородку.

Что ты, Тузик мой? — спросил я, притягивая ее к себе.

Ничего, спи, милый... — отвечала она, но в голосе ее было такое, от чего я уже не смог бы заснуть.

В это утро мы чуть не влипли. Было уже семь, а мы еще и не собирались вставать.

Ну, привет, — сказал я, когда по коридору зашаркали старухины шаги. — Мне уже не выйти... -

Пусть... — ответила она, но тут же подняла голову и, прислушиваясь, быстро встала.

Скорее, скорее, — шептала она испуганно, — через десять минут Светка прибежит сюда одеваться...

Судьба благосклонна к сумасшедшим, и нам опять все сошло с рук. Я выбежал из подъезда, запахивая на ходу пальто, и, отойдя на десяток шагов, посмотрел вверх. Точно: в окне у девчонок вспыхнул яркий верхний свет.

Часов в шесть вечера я еще спал у себя на диване, когда мама наклонилась ко мне и сухо сказала, что надо вставать. Я привык просыпаться по голосу и, поднимая лохматую голову от подушки, хрипло пробормотал:

Что такое? Почему надо?

К тебе пришли.

«Таня!» — первой же была дикая мысль, и я вскочил, как подброшенный батудом.

За круглым столом сидела и странными глазами смотрела на меня Надюша.

Объясняться дома не было никакой возможности. Я умылся, оделся, увел ее на улицу и, отойдя от дома буквально на пять шагов, честно сказал ей все, что был должен сказать.

Она не поверила. Она улыбнулась потайной улыбкой много знающей женщины, потупилась и молчала.

Ты, может быть, не поняла? — зло сказал я. Она подняла голову и тихо ответила:

Нет, почему же, я все поняла. И продолжала идти.

И что ты ответишь? — почти крикнул я.

— А ничего, — сказала она, все так же странно улыбаясь.

Эта улыбка выводила меня из равновесия так же, как и ее слезы.

Что значит «ничего»? — сжав кулаки, я пытался сдерживаться.

Ничего — и все. Это не ты говоришь. Это другой, плохой человек говорит, — ответила Надюша.

— Я один! Ты понимаешь, я один! — закричал я. На нас оглядывались.

— Ты один, — упрямо сказала Надюша, — а плохих женщин много. Все пройдет. Ты поймешь, что она плохая, обязательно поймешь. И тогда, пожалуйста, вспомни обо мне. Для тебя я всегда дома.

Меня охватила апатия.

— Надюша, — сказал я равнодушно, — бесспорно, ты хорошая девочка. Но это не значит, что все остальные плохие.

— Она плохая, — повторила Надюша. — Вот увидишь. Прости, что я слишком рано пришла.