Городские повести (Игра в жмурки - Кот–золотой хвост - Последний шанс плебея)

До одиннадцати вечера я ждал звонка, а потом ко мне забежал приятель. Это был единственный мой уцелевший приятель, да и сохранился-то он только потому, что у него был медовый месяц и он слишком был поглощен своими делами, чтобы вникать в мои. Он довольно равнодушно справился о здоровье Надюши и, не дождавшись даже внятного ответа, принялся изливать душу. Я не люблю, когда мне изливают душу: дезинформация идет сплошным потоком, а ты и знаешь это, и в то же время, чтобы не обидеть, делаешь вид, что принимаешь все за чистую монету. Мы с ним шатались по улицам до полуночи, он рассказал мне все, что о себе знал и что сумел тут же с ходу выдумать, и ушел усталый, опустошенный, но очень довольный.

Дома мне сообщили, что в мое отсутствие мне звонили три раза.

36

Жить стало трудно. Экзамены со скрипом прошли, но это не принесло разрядки. Все время я был в сонном либо лихорадочном состоянии: то погружался в оцепенение, то метался по улицам, не находя себе места. Бывали дни, когда я по три раза пересекал всю Москву, чтобы только убедиться, что Тани «нет и не будет». На работу ей звонить я не мог: такие звонки ее унижали. График свой она изменила так, что теперь я по два-три дня не знал, где она и что делает. Иногда она мне звонила, разговаривала подчеркнуто равнодушно и просила только об одном: чтобы я, ради всего самого святого, не появлялся по ночам в ее подъезде. Ради самого святого. Мне предоставлялось право думать и предполагать что угодно. Я, кстати, это и делал. То злился, то притворялся веселым добрым приятелем: «А не пойти ли нам сегодня в кинишко?» Тогда становилось совсем нехорошо, мы просто не могли разговаривать и старались поскорей попрощаться. Один раз, не выдержав, я сказал Тане, что ее способность оскорбляться из-за любого пустяка стала невыносимой, «Может быть, уже все?» — спросил я. «Все», — коротко ответила она.

Я решил навести наконец во всем порядок и в тот же вечер, часов около одиннадцати, стоял в ее подъезде на обычном месте. Сначала я хотел нажать кнопку звонка и сказать «добрый вечер», как делают люди. Но окна у девчонок были темные, уверенности, что Тузька дома, у меня не было, и я решил обождать. Чего — не знаю, я вообще не знал, зачем пришел в такое время, мне не хотелось думать, что я явился сюда проверять.

Ждать мне пришлось недолго. Вдруг дверь сама медленно приоткрылась, и на площадку, обхватив себя за плечи, бесшумно вышла Тузька. Увидев меня, замерла от неожиданности. Я посмотрел вниз, вверх — никого не было, и, не дожидаясь, пока она что-нибудь скажет, решительно поднялся и прошел мимо нее в прихожую. Она прикрыла дверь.

Оказавшись в ее комнате, я сразу остыл. Прутьки не было, все было как раньше. Я решил выправить все, что еще можно.

— Может быть, ты и не меня ждала... — сказал я как можно веселее.

Она взглянула на меня и отвела глаза.

- ...но я все равно пришел.

- Мы презираем друг друга, — тихо сказала Таня. — Только поэтому ты сейчас здесь.

- Вот как... — я растерялся. — Ты хочешь сказать, что ты презираешь меня?

- Да.

Я помолчал. В голове ни одной мысли.

- За что? — спросил я наконец.

- За то, что ты допустил... за то, что ты не помешал этому. За то, что все так кончилось.

- А ты? — быстро спросил я. — Ты ни в чем не виновата?

— Я и себя презираю, — глядя в сторону, ответила она.

Ноги не держали меня, я сел на диван. Таня стояла у двери и смотрела в сторону.

- В чем я тебя обманывал, скажи?

- Не меня, всех.

- Но мы же не можем иначе!

- Какая разница?

- Послушай, — вскипел я, — если ты будешь продолжать в таком тоне...

- В каком? — Таня посмотрела на меня и снова отвернулась.

- В печальном! — чуть не закричал я и, спохватившись, быстро заговорил полушепотом: — Если все дело в том, что ты мне не веришь, то с этим можно бороться. Я докажу тебе...

- Но ты и сам мне не веришь, — перебила меня Таня.

- Неправда!

- Не лги хоть сейчас. Видел бы ты свои глаза там, на лестнице... В том-то и дело, что мы оба...

- Не оба, голубушка... — громким шепотом сказал я. — Не оба. Ты одна. Ты одна не веришь, потому что...

- Ну?

- Потому что сама можешь хладнокровно лгать и себе и другим. Ты вся создана из одной лжи. Как же ты можешь хоть кому-нибудь верить?

- Уходи, — сказала Таня и открыла дверь.

- Если я уйду, — сказал я медленно. — Если я уйду...

Мы стояли в открытых дверях.

- То? — спокойным голосом переспросила Таня. —- То навсегда.

- Ну что ж. Будет больно, но сейчас больнее.

- Таня, Танька, что мы делаем...

— Не знаю. Ни я не виновата, ни ты. Наверно, есть какие-то правила, и мы их не знали.

— Какие правила? Есть ты и я, и нет никаких правил. Мы сами устанавливаем правила.

- Если бы так... — сказала Таня. — Есть ты, и я, и презрение, и ложь. Есть много. И правила тоже есть.

- Ну оставайся со своими правилами... — сказал я устало. — Которых ты никогда не знала. И не узнаешь. И никогда не будешь соблюдать.

— Уходи.

Я вышел.

С кухни мне навстречу медленно шла Светланка. В ночной рубашке, босиком. Увидев меня, ахнула, приложила ладони к щекам.

Я помертвел.

— Нет, нет! — тихо сказала Прутька и побежала на кухню.