Городские повести (Игра в жмурки - Кот–золотой хвост - Последний шанс плебея)

«Сколько веревочку ни вить, а концу быть», — сказал во мне кто-то посторонний, и я пошел за Прутькой.

Прутька стояла в темноте у кухонного окна, прижав лоб к стеклу.

— Прутик, так было надо, — сказал я первое, что пришло на ум.

- Я думал, она плачет, но она ровным голосом ответила:

- Надо так надо. Вы шли куда-то, кажется. Идите.

- Прости нас, Прутька.

- Вам-то какое дело до меня? Вы сами по себе, я сама по себе.

Я молча повернулся и пошел прочь. Я двигался медленно, выставив впереди себя руки, чтобы не удариться о дверь ванной, которая в темноте сама открывалась. О дверь я не ударился, но коснулся пальцами стенки и, шаря по ней рукою, вышел в коридор.

В коридоре было еще темнее, чем в кухне. Я наткнулся на старый диван, загромождавший половину прохода. Валик скрипнул, пружины забренчали.

Я прошел вдоль дивана, нашарил рукой дверной замок. Дверь бесшумно открылась, пыльный свет площадки ударил меня по глазам. Это было больно. Я зажмурился и так, с закрытыми глазами, ведя рукой по стене, начал спускаться вниз.

На лестнице мне никто не встретился, в подъезде тоже. Я шел один, все притихли в своих квартирах.

На улице была совершенно особенная, морозная пустота. В пустом небе светили пустые звезды, на пустом снегу стояли деревья, тоже пустые.

Я стоял посреди пустого двора и, запрокинув голову, смотрел в небо.

«Ничего нельзя построить на лжи, — думал я, — ничего, кроме новой лжи, а на ней еще новую — и так далее. И свобода, которую строят на лжи, — это лживая свобода. Так начнет казаться, что во всем мире нет ничего, кроме лжи и недоверия. Но ведь это не так. Есть на свете люди, которым можно довериться без оглядки, потому что они органически неспособны лгать. Мама, Надюша. Да, Надюша. Это имя стало для меня чуть ли не бранным словом, а, собственно, почему? Я не видел ее почти месяц, но наверное знаю, где она сейчас, чем занята, о чем думает, и ловить ее по ночам в подъезде не надо. Для меня она всегда дома. Многие ли нашли бы в себе силы так сказать?»

Но все это чистая и бесполезная для меня сейчас теория. Надо было что-то делать сию минуту, немедленно. Можно было уйти домой, можно было вернуться в подъезд и стоять там до утра, можно было вернуться наверх и попытаться помириться с Тузькой. Но все это было не то. Что бы я сейчас ни сделал — все было не то. Я это понимал совершенно отчетливо.

Кот – золотой хвост

1

Дрожа и повизгивая, Николай Николаев; вбежал в темный подъезд. Дверь туго захлопнулась у него за спиной, но ветер успел-таки дунуть вдогонку, и, съежась, Николай Николаевич стал неподвижно, пережидая, пока мурашки не утекут по желобку между лопатками.

— Ну, все, что ли? — сказал Николай Николаевич, передернув наконец плечами, и наклонился к почтовому ящику.

Почтовый ящик на все квартиры стоял под лестницей. Это был старый, видавший виды агрегат, покрашенный немыслимой лилово-зеленой краской. Его жгли и взрывали, в него подсаживали мышей и запускали ужей — жильцы давно уже махнули рукой на все эти эксперименты.

В ячейке Николая Николаевича что-то как будто белело. Он поставил бутылки на пол, присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть белевшее, и тут увидел кота.

Кот стоял в углу за дверью, прислонившись мокрым боком к радиатору отопления, и попеременно подымал, отрывая от холодного плиточного пола, то одну, то другую грязную лапу. Он был как человек — усталый, замерзший, с посиневшим носом и омертвелыми губами.Глаза его уныло мерцали; собственно, если бы не кошачьи глаза, его можно было бы принять и за большую бурую крысу.

— Что, брат, сурово? — сказал Николай Николаевич и сдунул с кончика своего носа капли дождя.

Кот отпрянул и, сгорбив спину, почти присел на темные от грязи задние ноги. Николай Николаевич потянулся его погладить — кот прижал к головенке уши и закатил глаза. Но, подождав и убедившись, что удара по голове не последует, кот расслабился. Он подобрался поближе к бутылкам (одна была с молоком, другая с кефиром — ужин и завтрак некурящего одиночки), сел рядом с ними столбиком и уставился на них, не мигая.

Николай Николаевич повозился с ящиком (там лежала пошлая рекламная бумажонка «Пусть в каждом доме стар и мал прочтет газету и журнал») и, выругавшись, встал. Кот глянул на него снизу вверх, поднял переднюю лапу и, проведя ею по белой стенке бутылки, которая была с молоком, сипло мяукнул.

— Да ты, я вижу, специалист, — сказал Николай Николаевич нарочно грубым голосом. — К кефиру, значит, не тянет? У меня и кефир станешь лопать как миленький.

Кот просипел что-то неразборчивое, встал и, поводя по-тигриному плоскими боками, пошел прямо к лифту.

— Ты куда? — удивился Николай Николаевич. — С чего это ты взял, что я тебя приглашаю в гости?

Кот остановился, оглянулся вопросительно и, собираясь снова мяукнуть, раскрыл было бледно-розовую редкозубую пасть.

— Да ладно уж, — сказал ему Николай Николаевич. — Шуток не понимаешь, что ли? Поехали.

2

Квартира Николая Николаевича была однокомнатная, со стандартными светлыми обоями вялого рисунка, пустая, но теплая: отопление в этом году включили рано.