Городские повести (Игра в жмурки - Кот–золотой хвост - Последний шанс плебея)

«Десять тысяч пробуждений, — прикидывал я свой жизненный актив, — десять тысяч, а потом беспросветная старость, исступленное шагание в гору, где каждый шаг дается все труднее, а до вершины добраться не суждено». Мне очень понравилась эта мысль, и я начал ее развивать.

Кто сказал, что жизнь человеческая похожа на гору? В определенном смысле скорее на овраг. Десять тысяч спортивных, пружинистых, легких шагов вниз по склону, почти бег, в котором не чувствуешь тяжести тела — оно только подгоняет само себя. А потом неизбежный подъем.

Додумать до конца мне не удается, потому что я снова начинаю засыпать. Сон, как струйка песка, засыпает мои размышления. Он тяжелый и легкий, бесшумный и шумный одновременно, этот сонный песок, острым холмиком вырастающий у меня в голове...

8.10

Душераздирающие вздохи брата Коли вывели меня из забытья. Я хотел было вскочить и дать ему понять, чтобы он не устраивал аттракционов, но, приоткрыв глаза, увидел, что брат Коля уже не спит. Он сидел на кровати с закрытыми глазами, разбросав поверх одеяла длинные ноги, и зевал, раздирая рот, с мучительными всхлипами. Это были жуткие зевки: так хватают воздух жертвы угарного газа. «Ы-ых!» — начинал он с надрывом, страдальчески выставив кадык. «Ы-эх! Ы-ах! Ы-ох! Ы-ы-ху-ху!» Дальше гласные родного языка кончались, и, умолкнув на минуту, он переходил на зевки из одних согласных: «Кхк-мп!» Вдруг лицо его исказилось, и он быстро юркнул под одеяло, только розовая пятка осталась торчать снаружи. По тому, как уютно брат Коля свернулся калачиком и подоткнул угол одеяла под щеку, оставив только дырочку для рта, видно было, что он не собирается подавать признаков жизни в течение ближайших двух-трех часов.

— А если подумать?.. — сказал я ласково, но брат Коля даже не шелохнулся.

Все ясно: оно решило не ходить сегодня в школу и весь день будет путаться у меня под ногами. Проснется в десять, потом еще часа два проваляется на диване, потом позавтракает и снова ляжет, чтобы не вставать уже до вечера. Тот, у кого собственная отдельная комната, не поймет охватившей меня печали. Мне захотелось вскочить с кровати, швырнуть в брата Колю подушкой и закричать пронзительным голосом: «Скотина, вставай!» Но я знал, что этого делать нельзя. Прикрикнуть на него сейчас — значило испортить все дело. От криков он становится упрям как осел (единственное, чего добился отец своим воспитанием). Из принципа он может не поехать к старикам на садовый участок, где ему предстоит возить на тачке песок, и тогда мы с ним всю субботу и все воскресенье, что называется, в четыре глаза. Единственное, чем еще можно его расшевелить, — это спокойный дружеский упрек.

— Послушай, приятель, — сказал я равнодушно, — можно, конечно, сэкономить пять минут на чистке зубов, но не забудь, что тебе еще заплетать косички.

Он слышал, он не мог не слышать, но из-под одеяла доносились лишь мерные вздохи.

— Учти, что я уже немолод, — монотонно продолжал я, — мне двадцать пять лет, и нервы мои временами сдают... Сегодня ты мне совершенно не нужен.

— Тебе никто не нужен, — пробурчало под одеялом.

Когда оно переходит к обобщениям, мне остаются угрозы.

— Я не затем оставил тебя здесь, в Москве, чтоб ты манкировал школой. Сегодня же я выставлю тебя на дачу, и там ты будешь каждое утро подниматься в пять часов, чтобы поспеть на электричку. Пойми, свобода — это осознанная необходимость. В данном случае необходимость вставать.

Я знал, что цитаты действуют на него сильнее всего. Книг он не читал, мысли свои излагать уклонялся, поэтому чужая мудрость его всегда ошеломляла.

— Голова что-то болит, — глухо донеслось из-под одеяла.

Я молча встал, перебежал босиком через комнату, достал из буфета градусник, встряхнул. Глаза брата Коли из-под спутанной битловской челки блудливо наблюдали за мной.

— Не надо... — сказал он, не выдержав, и глубоко уполз под одеяло. — Еще пять минут.

8.15

Пять минут промелькнули почти незаметно. Брат Коля лежал неподвижно, как шелковичный кокон, а я ходил босиком по комнате и говорил. Я спешил, понимая, что если он пролежит до звонка, то уже никакая сила не вытащит его из постели: один черт отвечать. Вкратце я изложил декларацию прав человека, бегло очертил круг обязанностей по отношению к обществу, более подробно остановился на чертах, наиболее мною уважаемых в современном молодом человеке, как-то: приспособляемость к внешним условиям, быстрота реакции, чувство собственного достоинства и воля. Обрисовал мрачные перспективы, стоящие перед человеком, этих качеств лишенным.

На шестой минуте моей речи брат Коля понял, что я от него не отстану. Он встал, проворчал невразумительное, опустил ноги в тапки и поплелся в ванную. Я лег под одеяло и устало закрыл глаза.