Горшок золота

– Юные, – сказал Философ, – не ведают, что есть возраст, а старики забывают, чем была юность. Когда начинаешь стареть, всегда глубоко вдумывайся в юность свою, ибо старик без воспоминаний – жизнь, потраченная втуне, и ничто так не достойно памяти, как наше детство. Я поведаю тебе о некоторых различиях между старостью и юностью, а дальше можешь задать мне вопросы, и так мы рассмотрим эту тему с обеих сторон. Перво-наперво, старик устает быстрее юнца.

Мальчик задумался на миг, а затем отозвался:

– Невеликая это разница, ибо мальчик все же умеет очень сильно уставать.

Философ продолжил:

– Старику есть хочется реже, чем юнцу.

– Тоже невелика разница, – заметил мальчик, – оба же едят все равно. Назови мне настоящее большое отличие.

– Мне оно неизвестно, сынок, но я всегда считал, что большая разница есть. Быть может, старик хранит память о том, о чем мальчик не способен даже догадываться.

– Но у обоих есть воспоминания, – смеясь, сказал мальчик, – а значит, не большая это разница.

– Истинно так, – сказал Философ. – Может, и впрямь большой разницы нет. Расскажи мне о своих занятиях, и поглядим, способен ли я на них.

– Но я не знаю, чем я занят, – отозвался мальчик.

– Ты наверняка знаешь свои занятия, – сказал Философ, – но, допускаю, не понимаешь, как расположить их по порядку. Главная беда с любым исследованием состоит в том, чтобы понять, с чего начать, но во всем всегда есть два места, с которых можно начинать, – начало и конец. И с того, и с другого может открыться вид, позволяющий объять взглядом весь отрезок. А потому начнем с того, что ты делал нынче утром.

– Такой подход для меня удовлетворителен, – сказал мальчик.

Философ продолжил:

– Когда ты проснулся сегодня поутру и вышел из дома, чем занялся первым делом?

Мальчик задумался…

– Я вышел из дома, подобрал камень и зашвырнул его в поле изо всех сил.

– А дальше? – спросил Философ.

– А дальше побежал за камнем – посмотреть, смогу ли я догнать его прежде, чем он упадет на землю.

– Так, – сказал Философ.

– И уж до того быстро бежал я, что полетел кувырком в траву.

– А дальше что ты делал?

– Я лежал там, где упал, и рвал траву обеими руками и бросал ее себе на спину.

– Затем встал?

– Нет, я уткнулся лицом в траву и кричал много раз, прижавшись ртом к земле, а дальше сел и долго не двигался.

– Думал о чем-нибудь? – спросил Философ.

– Нет, ни о чем не думал и ничего не делал.

– Отчего ты всем этим занимался? – спросил Философ.

– Вообще без всякой причины, – ответил мальчик.

– Вот она, – торжествующе заявил Философ, – главная разница между старостью и юностью. Мальчики находят себе занятия безрассудно, а старики – нет. Интересно, а не стареем ли мы оттого, что находим себе занятия рассудком, а не чутьем?

– Не знаю, – молвил мальчик, – все стареет. Ты очень издалека сегодня идешь, достопочтенный?

– Отвечу тебе, если назовешь свое имя.

– Мое имя, – ответил мальчик, – Маккушин[53].

– Минувшей ночью, – сказал Философ, – когда вышел я из обители Энгуса Ога – то Пещеры Спящих Эрен, – мне наказали сообщить человеку по имени Маккушин, что у Энгуса Ога и его жены Кайтилин родится сын и что Спящие Эрен заворочались во сне.

Мальчик пристально уставился на Философа.

– Я знаю, почему Энгус Ог послал мне это сообщение. Он желает, чтобы сложил я поэму народу Эрен: когда восстанут Спящие, пусть бы их встречали друзья.

– Спящие восстали, – произнес Философ. – Они повсюду среди нас. Они уже на ногах, но забыли свои имена и значения тех имен. Тебе предстоит сообщить им их имена и родословные, ибо я старик, мое дело исполнено.

– Однажды я сложу поэму, – молвил мальчик, – и все люди вскричат, когда ее услышат.

– Да пребудет с тобой Бог, сынок, – сказал Философ, обнял мальчика и продолжил свой путь.

Примерно через полчаса необременительного странствия Философ достиг места, откуда далеко внизу виднелись сосны Койля Дораки. Когда оказался Философ у бора, на мир уже спустился тенистый вечер, а когда вошел Философ в домик, низошла темень.

Тощая Женщина из Иниш Маграта встретила его у порога и уже собралась сурово отчитать за долгое отсутствие, но Философ поцеловал ее с такой непривычной нежностью и заговорил так ласково, что поначалу изумление сковало ей язык, а затем восторг высвободил его туда, где давно был тот язык чужестранцем.

– Жена, – молвил Философ, – не в силах я выразить, до чего мне радостно вновь видеть славное твое лицо.

Тощая Женщина сперва не нашлась с ответом на такое приветствие, но зато с невероятной прытью поставила греться горшок с овсянкой, принялась печь ковригу и попыталась испечь картошку. Чуть погодя уже рыдала в голос и заявляла, что нет на всем белом свете равного ее мужу в милости и великодушии, а сама она – грешная личность, недостойная доброты богов или такого вот спутника жизни.

Но пока Философ обнимал Шемаса и Бригид Бег, дверь внезапно распахнулась с жутким грохотом, в комнатку ввалились четверо полицейских, и через одну ошеломленную минуту убрались прочь, прихватив с собой Философа, чтоб призвать его к ответу по обвинению в убийстве.

Книга V Полицейские

Глава XIV