Гортензия

Да я и сама не понимала почему. Только отчего-то мне хотелось бы, например, сесть напротив, поспорить, послушать что-нибудь о ее жизни, узнать, чем она занимается сейчас, что с ней было в прошлом. Какая тайна скрыта за этим печальным и хрупким обликом?

Кто София на самом деле?

Вот почему в тот вечер я обрадовалась ее приходу и почувствовала облегчение.

И я твердо решила, что больше ее не потеряю.

22 Гортензия

Все то недолгое время, что София провела в ресторане, я чувствовала на себе ее тяжелый взгляд. Мне казалось, будто она за мной наблюдает и от нее не ускользает ни одно мое движение.

– Видно, твой босс не очень сговорчив, – сказала мне она, когда я ставила перед ней клубничный сорбет.

– Да я на него плюю.

– И правильно делаешь. Я тоже не выношу людей, которые строят из себя высокое начальство.

– Придурок.

– Согласна, на вид он полный придурок!

Мы одновременно и весело рассмеялись. Максим, наверное, догадался, что мы говорили о нем, но, когда я подошла к стойке, оказалось, что он, не видя меня, сверлил взглядом Софию. И она выдержала его презрительный взгляд. Не уверена, но, по-моему, именно он первым отвел глаза.

Эта миниатюрная женщина тогда меня удивила. По-видимому, она обладала незаурядной силой воли.

Положив на столик тридцать евро, София с усилием поднялась с места. К сорбету она даже не притронулась. Максим в этот момент мне шепнул:

– На втором полно посуды, давай срочно освобождай! У меня тут два педика ждут уже целую вечность!

А времени-то было всего восемь пятнадцать.

София с трудом пробиралась между столиками, направляясь к выходу. Вдруг она покачнулась и ухватилась за спинку стула, тут же извинившись перед сидевшей на нем клиенткой. Я бросилась к ней.

– Обопритесь на меня, София, я вам помогу!

– Спасибо, – пробормотала она.

Видимо, у нее что-то болело. Не вмешайся я вовремя, она могла упасть. Я спросила, возвращается ли она домой.

– Нечего беспокоиться, ведь это в двух шагах, я справлюсь.

– Нет, я вас провожу.

Попросив ее подождать минутку, я пошла отпроситься у Максима.

– Мне нужно довести ее до дома.

– В рабочее время?

– Она плохо себя чувствует. Да и живет в пятидесяти метрах отсюда, я мигом вернусь.

– Так и быть, но все же не испытывай мое терпение, Эмманюэль, всему есть границы.

Мне захотелось ответить, что мне плевать на его терпение. На моем месте отец давно дал бы ему в рожу.

– Тебе захотелось вызвать сюда скорую? Как думаешь, понравится это твоим клиентам?

– Ладно, я же сказал! Но поторопись, ты мне нужна.

– Договорились, скоро буду.

На улице дул свежий ветер, и она немного пришла в себя. Но я наотрез отказалась отпускать ее одну.

– Как хочешь, но я не могу стать причиной…

– Причиной чего?

– Недовольства твоего босса, а возможно, и увольнения.

– Не волнуйтесь, София! Я же говорила – мне плевать на этого урода!

Мы снова расхохотались. Она шла с трудом, и я старательно ее поддерживала. Войдя в здание, я вызвала лифт.

– Теперь можешь уйти, все хорошо.

– Вы уверены?

– Конечно, доченька моя.

Странно как-то прозвучало это «доченька моя». Но в тот момент я прислушивалась, чтобы лифт остановился на ее этаже и дверь в квартиру закрылась, и потому не обратила на это внимания.

Только на обратном пути, когда я возвращалась в ресторан, эти два слова опять зазвучали в моей голове. Ласковое «доченька» тронуло меня до глубины души.

23 Гортензия

Насколько я себя помнила, отец всегда оберегал меня от всего на свете, можно сказать, даже пас. Однажды, я тогда уже была подростком, он признался, что не смог бы перенести, если бы со мной что-то случилось. «Я бы не пережил этого», – добавил он вполне серьезно.

Но и сегодня мне не удается его убедить, что девочка выросла и не требует такой тщательной опеки. Например, он не хочет, чтобы поздним вечером я ездила одна в метро. «Неподходящее место для молодой и красивой девушки двадцати пяти лет», – порой замечает он полушутя-полусерьезно, оправдывая свои приезды за мной на работу или заказ такси, когда он бывает занят. «Со мной ты всегда в безопасности».

Надеюсь, так и будет впредь. Все эти годы, проведенные в разных уголках планеты, он постоянно держал меня перед глазами, как он тогда говорил. А я издевалась, называя его еврейской матерью. На что он всегда отвечал, что, кроме меня, для него никого не существовало, что только ради меня у него был смысл жить и бороться. Мое детство с ним, на взгляд «нормальных людей», проходило хаотично и беспорядочно. Но, повторяю, мне нравилась эта бродячая жизнь, где ни один день не походил на другой, и я очень сожалела, когда однажды он принял решение вернуться в Париж.

– Ты там родилась, пришла пора тебе там обосноваться.

Возвращение во Францию обернулось для меня непростым погружением в реальную жизнь. Мы вернулись три года назад, и первые месяцы были самыми трудными. В столице я не могла найти себе места, все было чересчур сложно, люди агрессивны, неинтересны. Парижская жизнь мне казалась слишком пресной по сравнению с той, которую я знала прежде.