Горы слагаются из песчинок

Кнопка звонка послушно вдавливается под его пальцем. Два длинных с небольшим интервалом. В доме — мертвая тишина. Он ждет, затаив дыхание. Потом опять звонит и опять. Но даже шторы на окнах не шевельнутся. Подросток не сдается, барабанит в калитку, бросает в окно камешки. За ним уже наблюдают из соседних домов, на лицах — жадное ожидание сенсации. Делать нечего, приходится ретироваться.

В его комнате белеет, приклеенный скотчем к стеклянной крышке журнального столика, вырванный из тетради листок — незаконченная этой ночью работа. Стоит только включить пристроенную внизу настольную лампу, и можно продолжить ее. Если взяться как следует, за сегодняшний день можно сделать вчерне хоть все оставшиеся чертежи, их еще около сотни с небольшим, думает Подросток, устало сидя у хитроумно сконструированного им столика. Взгляд его медленно скользит вдоль тянущегося к розетке провода, тем временем руки нащупывают края тетрадного листа и срывают его со стекла.

Неудержимая сила влечет Подростка к телефону. Он тяжело поднимается, берет трубку и, дождавшись ответа телефонистки, называет номер Эстер.

Долго, пока не затекает держащая трубку рука, вслушивается он в монотонные протяжные гудки, потом в полной растерянности садится и, положив перед собой дешевые наручные часы, мысленно делит оставшуюся часть дня на получасовые отрезки.

Стрелки движутся по циферблату с невыносимой, черепашьей медлительностью.

Тридцать минут — не вечность, они скоро истекут, нужно только набраться терпения и ждать, подбадривает себя Подросток.

Чтобы отвлечься от наблюдения за часами, он думает о Матери. Она в последнее время завуалированными намеками, недомолвками исподволь готовит его к новой встрече с дядей Дюркой, который на этот раз, похоже, обоснуется в их доме окончательно. Боже, какими наивными и глупыми кажутся эти ее недомолвки, когда, замолкая на полуслове, она ждет от Подростка одобрения и поддержки — а он молчит, так же глупо и беспомощно. Не смеет произнести имени дяди Дюрки. Может быть, потому, что не смеет и Мать?

В голове у него шумит, мысли разбегаются.

Телефонная станция отвечает равнодушно-бесстрастным, механическим голосом, и с каждым разом все более холодно и отталкивающе звучат гудки вызываемого номера.

Подросток распахивает окно, впуская в комнату незаметно подкравшиеся сумерки. Он напрягает воображение, но представить лицо Эстер четко, до мельчайших подробностей никак не удается.

Напряженную тишину разрывает звонок телефона.

— Алло! — задыхаясь, кричит он.

— Я хотела бы поговорить с вдовой Кароя Амбруша. — Голос строгий, сухой, официальный, но как будто знакомый.

— Она еще не пришла… — хрипло отвечает Подросток, — наверно, задержалась на работе. Алло, подождите, — судорожно сжимая трубку, бормочет он, — подождите, пожалуйста. Это говорит ее сын… Петер Амбруш.

Молчание. Глухое, неимоверно долгое.

— Сын, — презрительно выплюнули на другом конце провода. — Мне нужна вдова Кароя Амбруша.

Подросток вдруг узнает собеседницу. Или ему только кажется?

— Это вы, тетя Макаи? Это вы?

— Мне нужна ваша мать. Я еще позвоню.

Подросток потерянно сжимает в руке трубку, разглядывает ее, отставив от себя.

— Алло. Коммутатор… Слушаю вас, — пугает его раздраженный голос телефонистки.

Он в отчаянии роняет трубку, как выпускают из рук тяжелую штангу не справившиеся с весом атлеты, и, пошатываясь, выходит на кухню. Страшно хочется есть. Обед на плите, в кастрюльке, но стоит ему взглянуть на красный от паприки жир, застывший на ребрышках рагу и картофеля, как к горлу подкатывает тошнота. Подросток открывает кран и, как следует спустив воду, с жадностью осушает четыре стакана подряд.

* * *

Мать приходит домой веселая, возбужденная, какой он не видел ее уже несколько месяцев. Ее каблучки стучат по ступенькам лестницы легко и игриво, как молоточки по клавишам ксилофона. Она приветствует сына, ероша быстрыми пальцами его отросшие почти до плеч волосы.

— Не возражаешь, если завтра вечером у нас будет гость? — спрашивает Мать будто бы между прочим, хотя видно, как, полуобернувшись к шкафу, она замирает от волнения.

— Дядя Дюрка? — восклицает Подросток.

Мать сдержанно и задумчиво улыбается.

— Ты рад? — как бы удивляется она.

— Ну конечно!

Мать кивает и принимается хлопотать по кухне, а он незаметно скрывается за дверью.

Стоя у стола, Подросток пристально глядит на упрямо тикающие часы, секундная стрелка которых без устали обходит свои владения. Рука его снова тянется к телефону, и он — с часу дня до половины седьмого уже в одиннадцатый раз — называет номер Эстер.

В комнату заглядывает Мать, явно настроенная поговорить.

— Ну и вид у тебя, — еле сдерживая смех, замечает она. — Воплощенная скорбь, да и только!

Подросток молчит, упорно прижимая к уху трубку.

Мать нетерпеливо прогуливается по комнате, рассеянно смотрит на корешки книг.

— Не надоело тебе?! — не выдерживает она наконец.

Подросток сдается, но от стола не отходит. Он стоит спиной к Матери, тупо глядя в пустую ладонь.

— Да что с тобой происходит?

— Ничего.

— Ведь вы обычно созваниваетесь в семь, — говорит она. — В семь, не так ли?

— Ну да.