Господь Гнева

– Потому как я всего лишь смертный, а значит, способен ошибаться. Если мне предстоит угадывать, я могу и оплошать.

– Но ежели Он пожелает быть увиденным и изображенным верно – разве Он позволит вам ошибиться! – возликовал Абернати. – Неужто ваш Господь попустит существование своего искаженного портрета!

– А шут знает… Наверное, не попустит… Однако же…

– Ну так чего ради тратить столько времени, сил и нервов, – воскликнул Абернати, – ежели можно выполнить эту работу таким вот образом – и не рвать себе душу в клочья!

Тибор какое-то время остолбенело молчал. Затем буркнул:

– А по мне, это не дело. Не по правде.

– Да бросьте вы! – сказал Абернати. – Какие тут сомнения? Вы же сами понимаете – Он может быть кем угодно. Он может быть каким угодно! Скорее всего вам никогда не отыскать настоящего Карла Люфтойфеля!

– Какие сомнения? А вот такие – не по правде это, и все тут. Мы договорились, что в центре фрески я изображу Господа Гнева – совершенно реалистично, подобающими красками, точно. И стало быть, мне позарез надобно хоть разок глянуть на него.

– Да неужто это действительно важно? – стоял на своем Абернати. – Вы подумайте: много ли людей до войны знали, как он выглядит? И выжил ли хоть один из тех, кто помнит его в лицо? Предположим, Люфтойфель действительно еще жив. Но узнали бы его сегодня – спустя многие годы – те, кто его знал прежде?

– Да я не про то, – сказал Тибор. – Я понимаю, что могу изобразить какое угодно лицо – никто меня за руку не схватит. Мне ничего не стоит перенести лицо с фотографии на стену. Штука в том, что это будет вранье. Это не будет правдой.

– Правдой? – запричитал Абернати. – «Это не будет правдой»! Не смешите меня!.. Что такое правда в этом случае? Неужели хоть один истинный верующий в Господа Гнева перестанет верить или станет верить меньше от того, что лицо на церковной фреске не будет подлинным? Да, конечно же, нет! Сто раз нет! Поверьте, я не пытаюсь унизить этими словами «конкурирующую» религию. У меня этого и в мыслях нет. Я просто очень и очень высоко ценю вас. А Странствие – дело архирискованное. Чтобы не сказать гибельное. Ну, угробите вы себя во время этого путешествия – кто от этого выиграет? Никто. А ежели вы погибнете – это будет потеря? И душу живу задарма погубят, и хорошего художника. Мне больно думать, что мы потеряем вас вот так – ни за что ни про что.

– Я бы не стал называть это «задарма», – энергично возразил Тибор. – Тут речь идет о чести. Мне заплатили за определенную работу, я дал слово. И – видит Бог, ваш или ихний! – я намерен выполнить свою работу добросовестно. Потому как я завсегда работаю по совести.

– Ну-ну, не кипятитесь, – сказал Абернати, шутливо поднимая руки, как будто сдаваясь. Он неспешно отхлебнул кофе и продолжил: – Гордыня, кстати, тоже грех. Из-за своей гордыни Люцифер был низвергнут с Небес. Я бы даже сказал, что из семи смертных грехов непомерная гордость есть наихудший грех. Гнев, скупость, зависть, похоть, леность, обжорство – все это относится к взаимоотношениям человека с себе подобными и с миром в целом. А вот гордыня – это нечто абсолютное по своей мерзости, ибо она есть субъективное отношение человека к самому себе. И потому она – грех самый лютый. Ведь гордыня не нуждается в основаниях гордиться. Это верх нарциссизма, верх самолюбования. У меня такое ощущение, что вы – жертва именно такой греховной гордыни. Вы упиваетесь своей честностью, не можете налюбоваться своей идеальной честностью!

Тибор рассмеялся. Потом принялся за кофе. Возня с чашкой давала ему возможность подумать.

– По-моему, вы распекаете меня зазря, – сказал он наконец. – У меня нет ни малейших оснований гордиться.

Поставив на стол чашку, Тибор нарочито вытянул перед собой металлический манипулятор.

– Судите сами, мне ли любоваться собой! Да я же, черт побери, наполовину робот. Любой из перечисленных вами грехов мне ближе, чем гордыня.

– Ну, тут я с вами мог бы спорить до хрипоты, – сказал Абернати.

– Я, в общем-то, пришел не спорить о моем характере, а поговорить касательно религии…

– Да-да, вы правы, правы, – кивнул Абернати. – Но разве мы до этого момента говорили не о религии? Я лишь пытаюсь представить вам в правильном свете вашу предстоящую работу – так сказать, поместить ее в контекст реальности: убрать те искажения, которые она претерпела в вашем сознании. Хотите еще кофейку?

– Да, будьте добры.

Пока Абернати наливал кофе, Тибор смотрел в окно. «Близится одиннадцатый час, – думал он, – момент истины для всего мира. И что-то действительно произошло. А что – пожалуй, я никогда так и не пойму».

Отпив горячего кофе, Тибор вернулся мыслями к предыдущему вечеру.

– Святой отец, – промолвил он после долгого молчания, – я затрудняюсь определить, кто из вас прав – вы или они. А может, мне и не дано этого понять – до самого смертного часа. Но не могу я обмануть, если сказал, что сделаю. Будь заказчиком христианская община – я бы точно так же держал слово перед вами.

Абернати солидно помешал сахар в своей чашке, сделал пару маленьких глотков.