Господин Дик, или Десятая книга

Прошли годы. Мне исполнилось семнадцать, и мои восторги поостыли. Я был уже не пылкий любовник, а пресыщенный любитель, маниакально-придирчивый коллекционер, выискивающий интересное.Разумеется, я прочитал всего Диккенса, но также и все его биографии, и все исследования о нем, какие выходили в «Библиотеке Мабли». Я вылавливал их на распродажах, у очистителей чердаков, в лавках букинистов. У меня выработались рентгеновское зрение и гипертрофированное обоняние хищника. Я умел находить добычу в самых бедных охотничьих угодьях; мне достаточно было нескольких секунд, чтобы идентифицировать ничтожнейший намек на «Оливера Твиста» в каком-нибудь педагогическом трактате на полторы тысячи страниц. Некоторые магические имена — Пип, Копперфилд, Пиквик, Друд, —раскаленные добела моим вожделением, излучали какое-то свечение, имевшее силу пронизывать страницы и переплеты, как свет сигнальных огней пронизывает туман.

В особенности Друд.Я знал наизусть все многотомье друдианы, всю эту грандиозную и химерическую груду хлама, все протоколы этого беспрецедентного литературного вскрытия, длившегося уже столетие. Все возможные решения «Тайны Эдвина Друда» — которую специалисты называли между собой «ТЭД» — уже были придуманы и представлены. Для некоторых гениальных дилетантов — Конан Дойла, Шоу, Честертона — это было просто времяпрепровождением, отвлечением от их настоящей работы, но для других — преподавателей колледжей, неудачливых журналистов, экзегетов небытия, искателей невоспроизводимого — это было делом жизни. Среди них были «невиновники», то есть те, кто вопреки всякому смыслу объявлял Джона Джаспера невиновным, выдвигал невероятные альтернативные обвинения, возводил странные конструкции на фундаменте ритуалов тугов [8]или месмеризма и для обоснования своих защитительных речей жевал и пережевывал малейшие «указания», оставленные Диккенсом. Более серьезные «воскрешенцы» отказывались от защиты Джаспера, но утверждали, что Друд не умер и неизбежно должен был вновь появиться в конце романа, дабы привести в замешательство своего дядю. Их антиподы, «могильщики», отстаивали прямо противоположный тезис. И наконец, прочие, менее амбициозные, сосредоточивались на вторичной проблеме идентификации Дэчери, подобно тем филологам, которые, не посягая на полную расшифровку таинственного языка, посвящают всю свою жизнь одному-единственному иероглифу. Разумеется, эти последние тоже переругались друг с другом и, в свою очередь, разделились на соперничающие группировки баззардистов, друдистов и ландлесистов. Я мог бы с закрытыми глазами расположить все эти маленькие отряды на поле диккенсоведческой битвы так же легко, как в свое время расставлял войска Груши, Камбронна и Блюхера. Как и с оловянными солдатиками, эту игру можно было повторять до бесконечности, что делало ее до отвращения притягательной.

Так было вплоть до того воскресного похода на рынок Сен-Мишель. Я пришел во второй половине дня — в «угрожаемый период». Продавцы уже начинали убирать свой товар, когда я выкопал этот журнал — «Спиритическое обозрение. Орган французского отделения Международного спиритического движения, август 1929-го. Посвящается Аллану Кардеку. Выдающиеся личности рассказывают о своем первом спиритическом опыте». Бумага дешевая, страницы пожелтевшие, склеившиеся от сырости, верстка неумелая — непродаваемый товар, который хороший букинист немедленно отправил бы в урну. Но одно имя в оглавлении этого обскурантистского бульварного журнальчика привлекло мое внимание.

— Сынок, а сынок!..

Я с трудом оторвал взгляд от журнала: проглядев несколько абзацев, я уже обнаружил одно из тех магических слов, которые притягивали меня как магнитом.

— Давай, сынок, решай: или покупай, или клади, потому как я прикрываю лавочку, понял?

Заплатив смехотворную цену, я быстрым шагом дошел до террасы «Кафе искусств». Я уселся за первый попавшийся столик и, не обращая внимания на ветер, сквозь занавески забрасывавший мне в лицо капли дождя, вновь погрузился в чтение…

V

АРТУР КОНАН ДОЙЛ

Мой первый спиритический сеанс