Господин Фицек

Новак сел. Что же ему теперь делать? Говорить с ним в присутствии Носа и Флориана? Флориан еще куда ни шло, а вот Нос… Не нравился ему этот человек с приплюснутым большим носом, огромным ртом, прищуренными глазами, которыми он оглядывал и его и вожака. Если же настаивать на том, чтобы остаться одним, ничего не добьешься. Он знал Батори: уж если тот заупрямится, то хоть кол на голове теши.

Новак сел, проглотил свое замешательство, как нелакомый кусок, и весело, дружески продолжал:

— Что ты, Шани? Здорово получается! Приходит старый друг, а ты, вместо того чтобы радоваться, отодвигаешь от себя еду и набрасываешься на него. Что я — полицейская ищейка?.. Постыдился бы! — Увидев по глазам друга, что взял верный тон, продолжал: — И не поверишь, что ты и есть то самое знаменитое страшилище. Ты — Шани Батори… Японец!.. Японец… Ты, Шани, чтоб крокодил ущипнул тебя!.. Сколько ты дал бы, если б я под мышками притащил учителя вместе с директором? Или того «золотозубого» с сельскохозяйственного? Как бы ты теперь просил прощенья!.. Не смейся ты, чудачина!.. Тебя весь город боится! Поймают — как собаку укокошат! — Нагнулся к Японцу и строго посмотрел ему в глаза. — Сейчас же ушли этих людей! Я хочу поговорить с тобой.

С губ Батори тотчас упала улыбка, глаза его сверкнули.

Заговорил Нос:

— Хорош оратор. Трепаться умеет. Ох, и зазывала получился бы из вас! Ну, продолжайте, продолжайте, папаша!

— Цыц! — гаркнул на него Батори. — Цыц, дьявол тебя раздери! А то этот подсвечник вколочу тебе в глотку! Я сейчас говорю!.. Мой друг, мой самый старый друг пришел ко мне. Теперь мы будем разговаривать. Можете оставаться, но молчите! Говори, Дюри. У меня никто тебя не оскорбит.

Нос поудобнее откинулся в кресле. «Что-то выйдет из этого?» — подумал он. Флориан съежился и смущенно посмотрел на Новака. На кровати кто-то задвигался.

Новак только сейчас заметил: кудрявая женщина подняла голову, оперлась на локоть и закурила папиросу. У нее было такое красивое лицо и такие огромные, подернутые влагой глаза, что взгляд Новака некоторое время задержался на ней.

Новак уже знал, что Японец не отошлет людей. Он сделал последнюю попытку:

— Скажи, Шани, ты что это вообразил обо мне? Или думаешь, что я эстергомский кардинал и пришел тебе проповедь читать? Холера тебе в живот! Проповеди захотел! Я пришел посмотреть, что ты делаешь. Тебе разве все равно: ползаю ли я на животе или на ногах хожу, есть чем брюхо набить или побираюсь, доверенный я или тряпка половая, развелся ли, умер ли, жив ли?.. Мне не безразлично, что ты делаешь. Ну… вот и все. Как живешь?

Батори не отвечал. Стиснув глаза в узкие щели, он смотрел в одну точку.

Новак продолжал:

— Если хочешь, давай прогуляемся. Давно мы не шатались вместе. Не хочешь сейчас, можно вечером, когда стемнеет.

Батори встал. Тряхнул головой.

— Дюри, не разводи церемоний. Я с удовольствием хоть сейчас погуляю. Мне начхать, вечер или день. Но я ни шагу не ступлю до тех пор пока ты не скажешь, зачем пришел. Понял? Я люблю тебя… Люблю тебя, — прибавил тише. — Но раз сказал — не уступлю. Я не был и не буду предателем! Здесь, перед всеми, скажи, зачем пришел. Только вместе с ними выслушаю я тебя. Здесь никто не лучше и не хуже меня.

Новак задумался: «Начну здесь говорить — верное поражение. Только испорчу, все испорчу. Лучше в следующий раз».

— Я уже сказал тебе, что я не кардинал. Тебе неприятно, что я здесь? Я, брат, могу и уйти…

— Мне неприятно? Только матери родной обрадовался бы я так, Дюри. Кто у меня есть? Скажи, кто у меня есть? Вытолкали отовсюду. Но я их так толкну, что, пока живы, помнить будут. Неужели не отомщу? Меня оплевали, опозорили, вытолкнули — и мне проглотить свою месть? Нет, дружище! Пусть моя месть идет по вольной дороге. Доброго слова не слыхал я в жизни… Ты, Дюри, был единственным человеком… Не покидай!.. — гудел его голос.

Новак подошел к другу, положил руки на плечи Японца, в глазах у него сверкнули слезы.

— Я не покинул тебя… Я пришел затем… — Он сделал паузу, и с таким напором, как пар из котла, вырвались его слова: — Уезжай в Германию, пока не поздно! Забудь все, и тебя забудут… Потом, когда-нибудь, через десять лет, приезжай обратно к нам… Понял?

— Дюри, не шути. Зачем приезжать обратно? К кому приезжать обратно? Скажи! Чего вы добились? Если еще лет двадцать будете демонстрировать, может, человек десять — вроде Шниттера и Розенберга — втолкнете в парламент. К ним возвращаться? Общественная несправедливость! В этом все дело. Я сам творю справедливость: отнимаю у тех, у кого есть, и отдаю тем, у которых нет ничего. Половина всех отнятых вещей принадлежит им. Если не нравится — какое мне дело! Я хочу свободы — и добьюсь ее. Смотри.

Он открыл один шкаф — тот был наполнен драгоценностями, открыл сундук — тот был набит сукнами.

— Очистили торговый дом Перла. Пройдись по улице Сазхаз, улице Бема, по остальным улицам и посмотри на людей: все носят мои рубашки, все ходят в сукнах Японца.

— Товарищ Батори, социализм не в награбленных рубашках, — тихо сказал Новак.