Господин Фицек

Проходивший, не понимая, что говорят, вначале останавливался, озирался несколько смущенно и ближе подходил к кричавшему, затем злился, отвечал что-то, но голос его тонул в хохоте и гуле станков.

Новак недолюбливал такие шутки. Однажды он даже сказал о них, но это не помогло, оставалось только пожать плечами. «Ну ладно, продолжайте дурака валять, только, честное слово, не под стать это организованным рабочим».

Авторитет его возрастал, и Новак переживал счастливый медовый месяц: каждый вечер где-нибудь собрание — то местная группа, то заседание доверенных. Два месяца шел он на всех парах, и все уже было подготовлено. Если Андраши разгонит организацию металлистов, на следующий же день вспыхнет всеобщая забастовка!

Тридцатого декабря вышло постановление. Тридцать первого декабря заводы стали. Министр внутренних дел, видимо, был удивлен таким быстрым и решительным ответом, поэтому позвал к себе нескольких руководителей профессиональных союзов. Шниттер, естественно, был среди них, и первого января, после переговоров, постановление было отменено. Второго заводы были пущены.

Новак ликовал. Ожидали значительно более длительной, упорной борьбы. В стачечный фонд уже несколько месяцев делались большие взносы. Видно было, что готовятся к длительной забастовке, а в итоге: один день — и министр испугался. «Ну не громадная ли сила — социал-демократическая партия? С организованными рабочими шутки плохи! Вот теперь ясно, какое страшное оружие — стачка! Даже господин граф испугался его. Пусть будет поосторожней, а то и обжечься может. Всего добьемся: всеобщего избирательного права, восьмичасового рабочего дня, только продолжать в том же духе… Все-таки Шниттер прав. Надо выбрать время — и в атаку!»

6

Как-то вечером, вернувшись домой, он застал у себя загорелого худощавого человека в рваной шубе, который, оказалось, уже долго ждал его. Терез усадила гостя, так как он утверждал, что знает ее мужа давно, еще по Панонхалому. Шубы пришедший не снял, сидел молча, а когда явился Новак, неуверенно поднялся, не зная, как его встретят.

— Вот пожаловать к вам изволил!

— Товарищ Рошта! Добрый вечер! Садитесь. Снимите шубу — ведь здесь тепло. Каким вас ветром занесло?

Лайош Рошта пригладил усы, вылез из шубы, сел и только тогда ответил:

— Ну, это длинная история.

— Расскажите.

— В Америку хотел уехать…

Он замолчал.

— Ну, и…

— И остался дома.

— Почему?

— Недоставало сорока форинтов на билет. Остальное обещали. Я бегал повсюду… ну и еще всякое… И в конце концов они уехали, а меня оставили здесь… Знаете Кобоцу, помните его?.. Ну, этот писклявый, тот, тот… Сказали, что ни крейцера они не дадут… земляки.

— Почему же вы не пришли ко мне? Когда это было — вчера, позавчера?

— Нет, этому уже в петров день второй год пошел. После того как победила забастовка жнецов, на следующий год навезли словаков и машин для жатвы.

— Чего же вы не пришли ко мне? Сорок форинтов как-нибудь собрали бы. Теперь уже поздно? Может быть, можно еще что-нибудь сделать? Что?.. Терез, дай поужинать. Поужинаете со мной?

— Нет, что вы! Теперь я уже не хочу ехать в Америку.

— Так в чем же дело?

— Это длинная история…

— Ну так расскажите же, — попросил Новак.

Лайош Рошта проворчал:

— Беда с местной организацией…

— Какая беда?

— Разваливается!

Новак ждал — может быть, гость скажет еще что-нибудь. Теперь он уже знал, что дело не в этом, но Лайош Рошта не говорил больше ничего. Тогда Новак начал:

— Разваливается? Жаль! Ведь сейчас самое время. Читали о всеобщей забастовке, которая была месяц тому назад?.. Ну вот. Двадцать четыре часа держали мы их за горло — и они уступили. Организация металлистов крепка, как никогда.

— То-то оно и есть!

Новак удивленно посмотрел на него.

— Что значит — то-то оно и есть?

— А то, что предали союз земледельцев. — Лайош Рошта произносил слова медленно, с расстановкой: — Земледельческих рабочих… поняли? Не всеобщая забастовка победила, ерундовая, однодневная, а просто обменялись. Остается организация металлистов, а батраков — к черту!

— Распустили? — крикнул Новак.

— Не-ет, — ответил Рошта спокойно.

— А что же? Говорите же наконец, господи ты боже!..

Рошта поднял правую руку, указательным пальцем правой руки стал загибать пальцы на левой руке подряд, один за другим: темные, распухшие в суставах пальцы, такие, как будто их выточили из корней.

— Поддержки никакой, — он загнул большой палец, — требований никаких, — загнул указательный, — организации никакой, — загнул средний, — делегаты не нужны, — загнул безымянный палец, — о забастовке и не думай, — загнул мизинец.

Пальцы все вышли, рука сжалась в кулак, но тут же опустилась.

— Ну, а теперь сделайте что-нибудь!

Новак посмотрел на отчаявшегося человека, и внутри у кого что-то оборвалось. Поколебалось то ровное теплое чувство, которое владело им уже месяцы; будто он все время пил виноградный сок, а теперь виноград стал бродить. Его охватила острая тоска.

— Так вот как обстоит дело!