Господин из Стамбула. Градоначальник

В банкетной зале стояли длинные столы, накрытые, как любил выражаться один мой знакомый, «по первому разряду», — хрусталь графинов, высокие бокалы на тонких ножках, сверкающие ножи и вилки, белоснежные скатерти и салфетки, цветы на столиках и большие букеты посреди столов… И застывшие официанты во фраках и белых нитяных перчатках.

Возле меня очутился неизвестно откуда появившийся ротмистр. За ним стояло трое моих архаровцев — Попандопуло, врач-гинеколог, массивный, с сенаторской бородой на тупом, равнодушном лице, и… я оторопел… актер симферопольского театра, рассказчик жанровых сценок и анекдотов из еврейского быта Саша Колычев-Шуйский, на самом же деле носивший под двумя звучными боярскими фамилиями обыкновенную, довольно распространенную — Рабинович.

Он отлично знал меня, так как все свои свободные вечера проводил в казино и в игорных домах, не сводя глаз с играющих и со стопок золотых монет. Его даже называли «Германном» за эти ежевечерние посещения казино. Сейчас он не узнавал меня, хотя видел за зеленым столом неоднократно. По-видимому, его прочно и основательно проинструктировал ротмистр, перед тем как привезти сюда в качестве интеллигентного еврея от крымской общественности.

Итак, это был тот самый «преуспевающий еврей», довольный жизнью, «добровольцами» и своим положением в Крыму, которого не хватало для нашей компании.

Ротмистр предусмотрительно, на всякий случай, посадил моих «интеллигентов» в дальний угол, за музыкантский стол.

Мы рассаживались согласно указаниям распорядителя. Я был посажен в середину стола.

— Господин Базилевский, прошу вас сюда, — раздался солидный баритон Шатилова, — сюда, сюда… Возле наших милых дам и вместе с нашими иностранными гостями.

И я очутился рядом с моей сероглазой дамой, в непосредственной близости от Шатилова и знатных гостей.

«Ог-го-го! — подумал я, видя, как Татищев, несколько важных генералов и штатских лиц остались за мной. — Берегись, не пришлось бы худо!»

— Господа! — поднимаясь с места и протягивая руки к присутствующим, начал полный, плотно сбитый генерал, обращаясь сразу ко всем. — Мы, русские люди, находящиеся пока в самой южной части нашей империи, в благодатном Крыму, имеем честь и удовольствие принимать на священной земле России дорогих и близких нам гостей, представителей тех славных союзников, совместно с которыми наши доблестные армии громили немецкие орды Вильгельма. Я прошу поднять бокалы и выпить до дна за представителей Антанты, присутствующих здесь!

Оркестр на хорах торжественно заиграл сначала «Боже, храни короля», затем «Марсельезу», бельгийский гимн и закончил музыкой «Славься, славься» Глинки. Правда, как только раздались прекрасные звуки «Славься», из разных концов банкетной, а в особенности из залы, в которой находились не приглашенные к столу люди, сначала неуверенно, а затем все громче и громче понеслось «Боже, царя храни».

Шатилов, держа в поднятой руке бокал, повернулся в сторону иностранных гостей.

— Извините меня, мадам, что, не будучи представленным вам, я разрешил поклониться…

Моя соседка спокойно остановила меня:

— Сейчас подобные церемонии не обязательны. Разруха, революция и гражданская война нарушили их. Кроме того, я вас немного з-наю.

— Каким образом? — несколько встревожившись, спросил я.

— Ну как же! Ведь совсем недавно мы встретились. Я возвращалась с прогулки, а вы в великолепном фаэтоне ехали по Александровской улице. Вы слегка, совсем по-джентльменски, поклонились мне и моему спутнику.

— О да, я это помню, но как вы запомнили?..

Она засмеялась.

— В Севастополе не так уж много элегантных штатских людей с хорошими манерами.

— Благодарю вас, благодарю за ваши добрые слова. Ваше здоровье! — Я чуть коснулся губами бокала.

Она кивнула головой.

А вокруг произносились речи. Говорили обо всем, но главным образом о демократическом Крыме, о добром, гуманном бароне Врангеле, о том, что отсюда, именно с этого клочка русской земли, начнется собирание России и ее будущее процветание под временной эгидой франко-англо-бельгийской демократии.

— Как некогда Иван Калита собирал Русь по кускам, так ныне просвещенный воитель и наш вождь болярин Петр, — оратор всхлипнул и, тыча пальцем в огромный портрет Врангеля, с дрожью в голосе закончил: — соберет нашу матушку Россию… и сделает ее конституционной, парламентской и императорской…

Кто-то ткнул оратора под столом ногой, и он поспешно закончил:

— …республикой…

— Гип-гип, ура! — кричали подвыпившие гости, которым наспех переводили слова усевшегося оратора.

Я с удивлением узнал в нем одного из моих «архаровцев». Это был присяжный поверенный, еще три часа назад испуганно просивший «установки» речи у ротмистра.

За ним поднялся какой-то студент, заговоривший от имени русской молодежи. Его возгласы тонули в общем шуме, звоне посуды и беспорядочном разговоре.

— Леди и джентльмены! — постучав вилкой по блюду, сказал, поднимаясь с места, высокий рыжебородый англичанин. — Прошу внимания!

— Господа, тише! Будет говорить мистер Том Джонс, руководитель рабочей делегации Великобритании! — крикнул кто-то из распорядителей.