Господин из Стамбула. Градоначальник

Все смолкли.

— Я очень польщен тем, что мы, английские представители от рабочих организаций, делегаты профсоюзов, а также представители либералов, — он показал на двух мужчин и полную, в больших очках женщину, — встречаем здесь, на земле великолепного Крыма, таких замечательных и гостеприимных людей. У нас в Англии было много различных толков ц неверных описаний вашей жизни. Злонамеренные люди писали в коммунистических и крайне левых газетах, что у вас здесь идут расстрелы, царит произвол и голод… что военные во главе с бароном Врангелем являются диктаторами типа южноамериканских президентов. Называли имена кровожадных вешателей — генералов Кутепова и Слащева. Мы и верили и не верили этому… но мы, лейбористы и либералы, независимые от капитала и власти люди, мы, как дети рабочего класса, должны были сами проверить все, что говорилось о вас…

— Я не знаю английского. Переведите потом мне вкратце, что говорит этот британец, — шепнула моя соседка.

— Охотно, — ответил я.

— …И вот мы уже три дня находимся здесь. Где повешенные? Где расстрелы? Где погромы евреев? Мы не видим их…

— И не увидите, милорд. Все это агитация и пропаганда большевиков, — громко вставил я.

— Благодарю вас, сэр. Это именно так. И я, чтобы не утруждать внимания господ присутствующих, прошу всех поднять бокалы и выпить за ваше процветание, за гармоничное соединение прогресса и труда, за будущее демократической России. — Он поднял над головой бокал.

Все шумно приветствовали его речь, хотя вряд ли одна четверть из присутствующих понимала по-английски.

«Ну, Женечка (так я называл себя в особо ответственные моменты жизни), сейчас, или… будет поздно».

— Господа! — поднимаясь с места, оказал я. — Слова, которые только что произнес почтенный деятель Англии, мистер Том Джонс, — это слова умного, просвещенного, благожелательного друга. И мы рады, что общественность Англии, ее рабочая совесть и свободная пресса послали к нам именно господина Джонса. Он пытлив, наблюдателен и честен. Его одетая душа сразу же, за три дня пребывания на нашей земле, заметила бы все то, в чем клеветники обвиняют генерала Врангеля и русскую Добровольческую армию. «Но если ничего нет, ничего и не сделаешь», — говорили древние треки. И господин Джонс подтверждает старинное изречение. Крым — благословенный край для всех, кто любит труд, свою страну, свой народ. Для всех честных, незапятнанных русских. И я, который, как мне кажется, имею честь считать себя таковым, говорю вам, посланцам рабочей Англии: «Добро пожаловать! Да здравствует наша дружба с вами!» — Я медленно, под аплодисменты, выпил свой бокал.

Но и сейчас краем глаза я наблюдал за Татищевым. Полковник был невозмутим, но его глаза и углы губ были полны еле сдерживаемого смеха.

— Несколько двусмысленная речь… — сказала соседка, чуть поднимая брови.

Англичане, которым перевели мою речь, поднялись с места и протянули ко мне руки с бокалами.

— Я рад, — по-английски обратился я к ним, — что моя искренняя, идущая от сердца речь понравилась вам.

— Мы были б рады, сэр, если б вы смогли эти несколько дней, что пробудем здесь, уделить нам. Просвещенный, знающий языки джентльмен и, главное, разделяющий наши взгляды, нам нужен.

— С радостью, господа, только прошу сказать об этом его превосходительству генералу Шатилову, — и я снова глянул на вытянувшееся лицо Татищева. Иронического блеска в глазах уже не было.

Услышав свою фамилию, Шатилов спросил:

— Чем могу служить, господа? — Узнав о просьбе англичан, он подтвердил: — Это и моя просьба, господин…

— Базилевский, — подсказал я.

— Я вас очень об этом прошу. Кстати, скажите, предводитель дворянства Смоленской губернии, действительный статский советник Базилевский не в родстве ли с вами?

— Мой двоюродный дядя, — поклонился я, в первый раз слыша о таком родственнике.

— Очень этому рад. Это прекрасный человек. Что с ним, жив ли?

— Точно не знаю, ваше превосходительство… Война, большевики, революция, — я печально развел руками. — По слухам, умер от голода в Петербурге…

— Жаль, жаль. Очень был достойный человек ваш дядя. С этой минуты, — уже обычным тоном сказал он, — вы прикомандированы мною к господам иностранцам. Зайдите завтра к двенадцати часам ко мне в штаб.

— Счастлив, ваше превосходительство. Ровно в двенадцать буду, — ответил я, переводя англичанам наш разговор.

— Великолепно. Теперь вы наш язык и уши, глаза же остаются своими, — пошутил Джонс.

Лакеи меняли блюда, иногда подливая вино, но делали это не со всеми и не на всех столах. По-видимому, здесь существовала строгая иерархия. Меня не обносили, наоборот, внимание, оказываемое лакеями мешало мне вести вполголоса разговор с дамой справа и господином в вицмундире слева.

Моя незнакомая знакомая переговаривалась и с Шаталовым и с желчным итальянским майором, довольно дурно говорившим по-французски, и с сидевшей напротив нее красивой, с чуть ленивым взглядом дамой.

Моя незнакомка была как раз той женщиной, о каких французы говорят «умеет ловить мяч на лету» — то есть понять и продолжить любой разговор, любую шутку, полунамек.