Господин из завтра. Тетралогия

А потом случилось то, чего не могло случиться вообще никогда. В одном-единственном скоротечном и страшном морском бою в Мраморном море его союзники-англичане были разбиты наголову. Он был еще совсем ребенком, когда случилась трагедия в Синопе, но прекрасно помнил, какой ужас воцарился во дворце, когда Яхья-бей принес весть о гибели эскадры Осман-паши. Но тогда можно было рассчитывать на помощь союзников, которые должны были прийти и дать окорот неверным, дерзнувшим вознести меч над Блистательной Портой, хранительнице заветов Пророка, а тут… Те самые союзники, повелители морей, даже не смогли убежать, как сделали его трусливые аскеры. Они погибли, словно нечестивые хашишины, сами бросившись на услужливо подставленный клинок…

Абдул-Хамид помотал головой, отгоняя тяжелые мысли, поднялся, позволил себя одеть и, тяжело приволакивая ногу из-за очередного приступа подагры, пошел к завтраку. Здесь суетился второй его слуга, Мустафа. Он уже выставил на низкий столик большой чайник, блюдо с ароматным пловом, миску со сливками и свежие лепешки. Тяжело вздохнув, бывший повелитель бывшей великой державы, а ныне — просто тучный, нездоровый мужчина, уселся на корточки перед завтраком.

Совсем недавно за его завтраком собиралась добрая сотня людей, подавалась тысяча блюд, а что теперь? Теперь на столе одиноко стоит плов, да и тот не с мясом, а с сушеными сливами. И он — один. А за окном — не парки Йылдыз-сарая, а просто сарай во дворе небольшого домика в занесенном снегом небольшом городке Уфа. Должно быть, во времена седой древности тут обитали какие-то его предки, ведь недаром название города созвучно со старинным словом «уба» — курган, холм. Возможно, что молодой белый царь что-то знал об этом, а потому отправил его доживать свой век на древнюю прародину. А может быть, и не знал ничего, а просто отправил ставшего ненужным пленника подальше, с глаз долой…

Еда казалась безвкусной. Здесь все было не так и все было не то. И снова мысленно Абдул-Хамид возвращался туда, к пышным дворцам, теплому ласковому морю и буйным зарослям роз…

Все! Оттоманская империя прекратила свое существование. Больше никогда не будет торжественного выхода по праздникам из «Пушечных врат» к мечети Айя-София. Больше не будет шумной, резкой, но такой прекрасной, отзывающейся в душе музыки, изящных танцовщиц и могучих, точно тельцы, борцов с лоснящимися от масла телами. Не будет прохлады гарема и жаркой неги купальни…

Ему вспомнились последние дни его султанства. Отчаянное бегство, когда во дворец вот-вот должны были ворваться вражеские воины и не было сил не то что остановить, а даже задержать их. На него накинули чадру, и в окружении нескольких слуг, оставшихся ему верными, он поспешил к выходу. Ежесекундно рискуя жизнью, ибо в городе еще сражались обезумевшие аскеры, да в районе старых казарм сопротивлялись инглизи, они добрались до берега. Дождались темноты и на маленькой рыбацкой фелюге, проскочив под самым носом у одного из русских кораблей, переправились через Босфор. А потом была бешеная скачка, тяжело сказавшаяся на уже немолодом теле и, наконец, прибытие в Болу, где его встретили остатки некогда великой армии. Несколько пехотных батальонов, конный полк и ала башибузуков — вот и все, чем он мог теперь располагать…

Кулаки стиснулись сами собой. Надо, конечно, надо было призвать весь народ к священной войне — газавату — против неверных. Надо было вооружить их всех, и тогда враг захлебнулся бы в крови! Но… побоялся. А еще понадеялся на то, что русские, как всегда, дойдут до Стамбула и остановятся. Не остановились…

Абдул-Хамид рассчитывал на международный конгресс, как случилось в прошлую войну, но вместо этого был плен. Пленение султана… Вздохнув, он прикрыл глаза тяжелыми веками. Это был позор — попасть в руки противника живым. А ведь у него был при себе яд…

Они сидели у стола в маленьком домике на окраине города, где была его полевая ставка. Над разложенными на столе картами и бумагами горели коптящие сальные свечи. Генерал Мехмед-паша докладывал, предлагая путь отхода на юг, в Ливан. Абдул-Хамид хотел возразить, указать путь на Багдад и уже приподнялся к столу, но в это мгновение свечи задуло сильным сквозняком. Стало так темно, словно его глаза выпили дэвы из детских страхов.

— Что это?.. — начал было он, но в этот момент с отчетливым звоном разлетелось стекло.

Чужой незнакомый голос произнес, коверкая слова:

— Ваша — сдаваться! Сопротивление — смерть!