— Может, я ей и нравился тогда! Сочувствовала мне Вилка! Как не сочувствовать человеку, которого вытаскиваешь из дерьма? Но мне дела до неё не было! Я грезил жильё найти, поднакопить и съебаться в Москву! Ты вообще знаешь, почему я её заблокировал? Она мне такие гневные сообщения писала! Думаю, ты столько слов матерных не знаешь… Не стала бы Вилка жалеть о таком говнюке, как я! Не было у нас с ней никаких пирожков! — выпалил я, чувствуя, как изнутри горю от жара, а снаружи — от обжигающего мороза. — Дурацких прозвищ — тоже! Никогда не звала она меня «Башкой»! А Вилкой её стали обзывать, когда ещё она в лабораториях в главном старые розетки перебрала вместо техника! Неужели ты не знаешь? Спроси кого угодно из универа!.. Что там ещё я тебе наплёл?
Его привычно тусклый взгляд плавно переменился. Выражение раскрасневшегося вечно застывшего лица принялось смягчаться прямо на глазах. И вот. Муратов вдруг стал похож на того, кто только-только спустился с трапа самолёта год назад, чтобы отправиться в тур с не распавшимися Death Breath. Что-то едва уловимое в его застывших зрачках выдавало в Лёше невыразимое отрезвление.
— Есенина я со школы ненавижу! Не стал бы я читать Вилке стихи! Чужие?! — надеюсь, он меня извинит за ненарочный стёб. — Всё это я подглядел в вашей переписке! Да, и на столе том, в актовом, мы не трахались на прощание, клянусь! И… и звонили мне из деканата! Помнишь, я показал тебе журнал звонков? В тот день мне звонил декан сразу следом после неё. Я бы даже не запомнил этот момент, прошёл почти год… Но я всего лишь использовал это в кон против тебя, чтобы сделать больнее… С Виолеттой мы друг другу чужие люди! А ты… ты мне стал… другом. Я больше не могу смотреть, как ты убиваешься, Лёх!
Я забрасывал его аргументами и рассчитывал, что с каждой фразой Муратову будет всё легче воспрять из апатии, в которую я его привёл. Но в одно мгновение стало заметно, как распалившаяся в его глазах надежда сменилась новым витком разочарования.
— Зачем? Зачем ты соврал? — еле выговорил он.
— Я не стал бы соваться, если ты не водился с Никольской!
Но я бы… никогда и не решился встречаться с Евой, если не довелось увидеть, как я её теряю.
Мне было стыдно перед Лёшей. Но ничего не изменить… И даже если была такая возможность каждый грёбаный день моего затянувшегося молчания — я уже всё оставил как есть. До последнего.
Мы завершили тур, у меня появилась девушка, хороший друг и новые проекты. Всё в норме, дело оставалось за малым.
— Лёш… у меня ведь есть номер Виолетты, хочешь, ты позвонишь ей? Или… или я могу купить тебе билеты, чтобы ты смотался домой. Вы поговорите, всё должно наладиться… Всё будет хорошо.
— «Смотался»?! — вскочил он на ноги, пыша злобой. Над двором раздалось гулкое эхо. — «Смотался»? — уже тише повторил Муратов.
Я говорил что-то не то?
Он грузно рухнул обратно на табуретку, словно мешок переломанных костей, облокотился о каменную стену и с дрожью выдохнул изо рта клубень пара. В моей груди почему-то начало печь с новой силой.
— Ну… да. Нам нужно записать тебе альбом.
Пугая своей заторможенностью, Муратов обернулся и еле глянул на меня из-под век.
— Считаешь, можно исчезнуть на год, а потом по-быстрому смотаться? Может… может, у неё уже муж появился? Или забеременела она? Я же ничего о ней не знаю!
Лёха с таким раздирающим душу отчаянием уставился на перила балкона, явно представляя себе всё озвученное, что мне стало неловко до щекотливого давящего беспокойства в грудной клетке.
Я попытался выдохнуть. Руки окоченели до онемения, а зрачки Муратова забегали по дворовым унылым пейзажам.
— Я вычеркнул Виолетту из своей жизни… — надломлено продолжил он. — Также, как это сделал ты. Охренеть!
Действительно, охренеть… Лёня Савицкий превратился в образ, которому не то что не хотелось подражать… сравнение со мной звучало как отборное оскорбление!
Лёха расколдовано рассмотрел свои ладони, будто чужие. А я стыдливо спрятал лицо за непослушными от мороза руками. В теле обосновалась болезненная ломота.
— Боже… кем я стал? — раздалось презренно на балконе. — Я чуть не отказался от своего настоящего имени! От семьи, от Виолетты… Как?.. Как я сумел тебе поверить?
Он, словно обманутый малый ребёнок, хотел знать, как Господин провернул это с ним. А я чувствовал себя настоящим ничтожеством.
В тот момент Муратов справедливо мог обматерить меня или врезать по морде. Я бы понял. Я бы всё понял и даже подставил голову… Но он, скрипнув дверью, ушёл в тёплую квартиру, бросив меня одного.
Просто объявил мне бойкот. Справедливо… Его непревзойдённое хладнокровие стерпеть оказалось больнее любых эмоций. А уже вечером, когда мы должны были собраться у нас в квартире за ужином, он не пришёл. Я долго стоял под дверью на лестничной клетке его апартаментов, а собираясь уходить, вдруг встретил Муратова в дверях с собранной сумкой. Он рассчитывал уехать, я так понял, с концами и не попрощавшись.
58. Предположение