Господин Великий Новгород. Державный Плотник

– Раньше бы было думать о «молодчих»… – горько усмехнулся на эти слова Упадыш. – Нами, молодчими, а не старшими держалась воля новгородская. Нами она и кончитца…

Пробежал ветерок по новгородским знаменам, и они заскрипели у огорлий древков… «О, Упадыш, Упадыш!» – слышалось ему в этих звуках…

Вдруг московский берег Шелони закричал тысячами голосов.

– Москва! Москва! Москва! – гремел в утреннем воздухе московский боевой клич – «ясак».

– Господо и братие! – звучали в этом кличе голоса воевод. – Лутче нам здесь положить головы свои за государя своего, великаго князя, не чем со срамом возвращаться.

– В воду, братцы! В Шелонь!.. Го-го-го-го, – стонали москвичи. И ринулись вперед.

Как в котле, закипела вода в новгородской реке от множества ринувшихся на нее московских коней… Казалось, Шелонь остановилась… Слышен был невообразимый шум и плеск воды, ревели голоса всадников, фыркали кони… Не стало реки перед новгородцами – вместо реки двигались на их берег массы лошадиных тел, морд, фыркающие ноздри, сверкающие мечи и шеломы и дико ревущие глотки: «Москва! Москва!..»

– Святая София и Великий Новгород! – грянуло с новгородского берега.

– За Коростынь, братцы новгородцы! За сором коростынский! – бешено ревел богатырь рыбник, знакомый уже нам Гюрята, оправившийся после побоев коростынских и добравшийся до Новгорода целым и невредимым.

– За носы да за губы те наши, братцы! – кричал и тщедушный «пидблянин», раздобывшийся коньком и смотревший теперь совсем казаком, только без усов и чуба.

– В Шелонь их! Коли! Топи!

Сшиблись передние ряды. Застучали шеломы и латы, поражаемые сулицами и рогатинами. Положение новгородцев было выгоднее – они напирали с берега вниз и опрокидывали москвичей в воду. Передние ряды, падая в воду, расстраивали последующие ряды. Латники, выбитые из седел и падавшие в воду, изнемогали под тяжелыми доспехами и захлебывались в мутной реке, уже окрашенной московской кровью.

– Пруди Шелонь московским собачьим телом! – неистовствовал Гюрята, все опрокидывая на пути.

– Вот вам за носы! Вот вам за губы! – пищал за ним и «пидблянин», одною рукою держась за гриву коня, а другою размахивая сулицей.

Московские задние ряды словно задумались, дрогнули, попятились… Дрогнул и стяг воеводский, зашатался в воздухе…

– Господо, воеводы и братие! – неистово прокричал с берега Холмский. – Первого, кто покажет лицо свое заднему ряду, колите на месте!

Но новгородцы напирали все более и более… Хмурое лицо Холмского зеленело, и он подымался на стременах, чтоб разглядеть, что делается там, за новгородскою ратью… Но там не видно было того, чего он ждал.

И Упадыша нигде не видать. Димитрий несколько раз оглядывался, ища его глазами, но его не было… «Не убит ли?»…

Нет, он не был убит. В пылу общей схватки он незаметно исчез из рядов и, выскакав в поле, за небольшой лесок, поднял вверх свое копье, на котором развевался красный платок. Брови его были сумрачно надвинуты на глаза, горевшие лихорадочным огнем… Как будто бы то, что он оставил позади себя, или то, что он сам делал, или что еще должно было последовать, причиняло ему невыразимые мучения…

– Сатано! Сатано! Тебя кличу! Что ж ты не идешь? – со стоном прошептал он.

Красный плат его продолжал трепаться в воздухе, а он все глядел в даль…

Вдруг в этой дали что-то, словно огромные птицы, зареяло в воздухе… По небу трепалось что-то желтое, хвостатое, трепалось в разных местах… Послышался глухой топот множества конских копыт… Упадыш схватился рукою за сердце…

– Совершилось… О, Каин, Каин! – простонал он.

Желтые хвостатые полосы все ближе и ближе… Видно, что это знамена, но не христианские: на желтых полотнищах видны полумесяцы, золотые и белые. Это татарское войско – это московская засада…

Татары обскакали лес, скрывавший их от новгородцев, и с воплем, воем и гиканьем понеслись на последних, когда они уже почти всех москвичей, во всю длину битвы, успели опрокинуть в Шелонь…

Страшное алалаканье с тылу заставило новгородцев оглянуться. Они увидели позади себя что-то непостижимое, ужасное: эти желтые, трепавшиеся в воздухе полотна, эти нехристианского вида, несущиеся на них и алалакающие конники в остроконечных меховых шапках, эти развевающиеся над ними на длинных древках лошадиные хвосты, не человеческий, а какой-то звериный говор, непонятные слова, непонятные выклики, изрыгаемые этими дьяволами, – все это вселило немой ужас в новгородцев, думавших, что на них обрушились сами дьяволы…

При появлении татар битва сразу замерла на всех концах. Новгородцы на мгновенье окаменели: они не видели уже перед собой москвичей, видели только за собой нечистую силу…

– Татары! Татары! – раздалось, наконец, по дрогнувшим рядам новгородской рати.

Москвичи между тем оправились и снова запружали новгородский берег Шелони.

– Не по людем стреляй, братцы, – по конем! – кричал Холмский, появившийся на этом берегу с главным стягом.

– По конем бей! По конем! – разнесли его приказ воеводы во все концы поля.