Госпожа

— Я сказала, что готова.

— Я думал, вы захотите пойти куда-нибудь в более уединенное место и поговорить.

— А вы что, не собираетесь меня арестовывать? — с глупым видом спросила я.

— Не собираюсь.

— Но… — Я судорожно взмахнула рукой вверх, указывая на квартиру.

Я даже свет не выключила, а там, за закрытыми ставнями, меня ждал Элвин.

— Мне кажется, вам надо с кем-то поговорить. Например, со мной, — добавил он, словно невзначай оттопырив полу пиджака, и мне показалось, что у него на поясе висит кобура, а может, это была просто тень, но в любом случае я кивнула. — Нас ждет лодка. Прошу за мной, — вежливо произнес он.

Мы плыли вокруг Арсенала, да Сильва предложил мне закурить, но я отказалась. На Венецию я даже не смотрела, уткнувшись подбородком в колени и нервно ломая руки. Лодочник причалил у морского ведомства и помог мне сойти на берег. У здания восседали два огромных белых льва. Лодочник отдал честь да Сильве, тот вылез из лодки на набережную и положил руку мне на плечо. Я проходила мимо этого места сотни раз: Арсенал был второй площадкой венецианского биеннале, хотя сейчас в темноте он больше напоминал крепость, которой, в общем-то, когда-то и был.

— Вы предпочитаете беседовать по-английски или по-итальянски? — спросил он.

Мы сидели в небольшом, ярко освещенном кабинете, открытое окно выходило на канал. В холле мы прошли мимо нескольких людей в форме, но сейчас были наедине. На столе стояли две чашки эспрессо, одноразовые стаканчики и бутылка воды. Магнитофона не было. Я лениво подумала, что магнитофон, наверное, встроен в одну из стен, а может быть, здесь стоит двустороннее зеркало? На самом деле мне было абсолютно все равно.

— Наверное, лучше по-английски, — ответила я, так как слишком устала, чтобы думать о тонкостях итальянской грамматики.

Кофе оказался очень кислым, и я залпом осушила стакан воды.

— Прекрасно, — ласково отозвался он хриплым голосом. — С чего желаете начать?

Я уселась на стуле с ногами, подтянув коленки к подбородку. Да Сильва ждал, пока я не заговорю.

— Это все из-за масла, — начала я, не узнавая собственный голос. — Я налила в ванну миндальное масло.

Миндальное масло. От моей сестры всегда пахло миндалем.

Она родилась, когда мне было двенадцать. Мама назвала ее Кэтрин, в честь Кэтрин Хепберн. После ее рождения мы переехали, у меня впервые появилась своя комната, а мама принесла из роддома целую сумку всякой всячины: одноразовые подгузники и нагрудники, шампунь для ее нежной головки и миндальное масло, которое надо было после купания втирать в забавные складочки на ручках и ножках. Я всегда думала, что младенцы пухлые, но Кэтрин сначала была совсем другой. Кожа да кости, маленькая обезьянка, тонкая кожица крошечного животика так туго натянута, что видно, как пульсируют венки. Я обожала ее пухлые лягушачьи ручонки и вихры тонких волос. У меня появилась сестра, и я собиралась заботиться о ней, ходить с ней в парк, плести ей венки из маргариток, дарить ей кукольные сервизы, как в книжках о «Милли, Молли и Мэнди», с чашечками и блюдечками из настоящего фарфора. Мама показала мне, как меняют памперсы, как похлопывают по спинке, чтобы она срыгнула, попив молока. Она лежала между нами на диване, а мы пили чай, смотрели на ее огромные глаза и хватающиеся за все подряд пальчики и смеялись.