Госпожа

Мариани нацарапал на полях: «Они совершили убийство. Проститутка, хулиган, джентльмен. Хулиган оскорбляет джентльмена, проститутка рассекает оскорбление ножом. Вызвали офицеров. Те хотели узнать, что сообщники… В тюрьме он так и не признал вину, приехал в Рим и больше о романе говорил». От удивления я резко откинулась на спинку стула, не сводя глаз с неуклюжих черных букв. Я знала о «записи об убийстве», которая послужила источником множества биографических спекуляций для тех, кому такое интересно, но вот насчет «рассекает» я не знала. В оригинале это слово по-итальянски звучит «sfregio» и обозначает позорную отметину, которую оставляли на лице жертвы лезвием. Часто такое наказание применяли к женщинам, которые изменяли тем, кто их содержал, вспомнила я, ощущая едва заметную дрожь возбуждения.

Две самые известные картины Караваджо положили начало новому жанру. «Гадалка» и «Шулеры» — две сцены иллюзии, обмана в действии. Две разные реальности одновременно разворачиваются внутри друг друга. Живопись — это обман, говорит нам художник, она искажает наше восприятие, точно так же как шулер с легкостю обманывает самоуверенного игрока. Будьте осторожны: не верьте глазам своим!

Если Ермолов прикладывает столько усилий, чтобы меня напугать, значит считает, что я обладаю какой-то властью. Что ж, это приятно. Но каково же, по его мнению, распределение ролей? Кто из нас джентльмен, кто проститутка, а кто — хулиган? В послании чувствовалась угроза, но насколько изящно он ее преподнес!

Остаток дня я провела в галерее, вечером, около семи, вернулась в квартиру, где на удивление ничего не изменилось. Я наполняла ванну, когда зазвонил телефон, причем не рабочий, а личный. Этот номер знали всего три человека — Стив, Дейв и моя мама, — но ни один из этих номеров не определился. Я нажала «принять вызов» и, взяв себя в руки, твердо произнесла: «Да пошли вы!» Как и ожидалось, в ответ раздалось лишь молчание.

Мне нужно было срочно уйти, хватит сидеть тут и ждать, какой еще трюк придумает Ермолов, чтобы окончательно свести меня с ума. Мне нужно было ощутить себя чистой, сильной, живой! Пора нанести визит украинцам! Выйдя из забитой вещами гардеробной, я подошла к вешалке в гостиной и провела рукой по висевшим на ней платьям. Остановила свой выбор на огненно-оранжевом платье «Миссони» — точнее, намеке на платье, — повесила его перед зеркалом и пошла принимать ванну, предварительно вылив в воду половину флакона «Шанель Гардения». Затем надела черные кружевные трусики «Розамозарио» и шелковое неглиже, мягкие замшевые балетки такого же кремового оттенка, как знаменитый цветок Мадемуазель. Туфли на каблуке в Венеции носить не принято, а вот в этих удобных туфельках я долетела до Сан-Поло всего за восемь минут, миновав несколько крошечных площадей и перейдя пять горбатых мостиков.

Если бы кто-нибудь из посетителей этого украинского заведения хоть раз зашел сюда трезвым, то эта квартира стала бы легендарным местом проведения закрытых вечеринок и журналисты были бы готовы из штанов выпрыгнуть, лишь бы проникнуть сюда, но если вам и удавалось попасть сюда трезвым как стеклышко, уходили вы всегда в таком состоянии, что точно не смогли бы ничего никому рассказать. Об этом заведении знали только венецианцы, потому что лишь им известны все тайны родного города. Мне о нем рассказала Маша, которая, разумеется, не одобряла подобные развлечения. Я, как положено, купила жуткую граппу в соседнем китайском магазинчике, и к тому моменту, как низкая входная дверь распахнулась, уже приговорила всю бутылку. Украинский переулок был очень узким даже по венецианским меркам, чем, возможно, и объяснялась особая конституция завсегдатаев заведения. Требовалась лишь некоторая гибкость тазобедренных суставов, и сегодня меня это вполне устраивало. Украинцы — даже если у них и были имена, то никто их не знал — были супружеской парой. Крашенная хной женщина и ее муж представлялись художниками, но, слава богу, работ их никому видеть не доводилось. Огромная квартира на первом этаже, увешанная довольно впечатляющими портретами XIX века, имела выход прямо на канал, поэтому кто-нибудь все время лез купаться, бельэтаж напоминал восточный базар — сплошные диванчики с потертыми старинными шелковыми покрывалами были почти всегда заняты. Здесь всегда была еда и множество посетителей, хотя список гостей мог быть рискованно эклектичным.