Госпожа

Тишина не есть величина постоянная. Тишина может быть разной: тишина телефонного звонка в пустом доме, тишина в комнате, где кто-то спит. Тишина на площадке Маши показалась мне звенящей, как будто из воздуха за слегка приоткрытой дверью просто взяли и удалили все звуки. Тишина неосязаемого ощущения потери. Одетая в черное Маша лежала навзничь на потертом персидском ковре, одна рука тянулась в сторону окна. Она пыталась доползти до окна и позвать на помощь? Багровая рана на правом виске напоминала розу, нарисованную на сильно напудренной бледной щеке. В своем ярком цветастом платке Маша казалась такой миниатюрной, похожей на сломанную матрешку, отброшенную в сторону капризным ребенком. При падении юбка задралась, открыв тонкие ноги в плотных бежевых колготках. Обычно в квартире пахло заваркой и жиром, но теперь воздух пропитался резким запахом мочи. Несколько ударов сердца, показавшихся мне бесконечными, я беспомощно смотрела на нее, понимая, что она уже никогда не будет дышать, никогда не пошевелится. Тот, кто взялся за эту работу, наверняка довел ее до конца. Я знаю, как выглядит искореженная, бесчеловечная пустота смерти.

Локтем я нажала на дверную ручку и вошла в квартиру, тихо прикрыв за собой дверь. Встала на колени, аккуратно опустила Маше платье, взявшись за подол двумя пальцами. Пусть она хотя бы выглядит пристойно. Она лежала на чем-то твердом, частично закрытом черным нейлоном ее платья. Я вытащила предмет и тут же отдернула руку, как будто обожглась: там оказалась икона, та самая Мадонна, которая пострадала в тот раз, когда кто-то проник в Машину квартиру. Половина лица Мадонны была оторвана.

Я осторожно обошла вокруг тела бедной Маши, зашла на крохотную кухню, взяла полотенце и обернула вокруг правой руки. Потом ощутила какое-то странное шевеление под ребрами, но тут же подавила его, как приступ кашля. Обернутой полотенцем рукой я осторожно открыла Машину пухлую сумочку из потертой кожи, которая стояла на расписной табуретке рядом с дверью, и достала оттуда потрепанную записную книжку в обложке из синей кожи. Я видела ее и раньше. Маша записывала туда телефоны учеников и отмечала оплату занятий. Я всегда платила ей наличными, поэтому единственным, что могло бы указать на факт нашего знакомства, был мой номер, но и такую улику оставлять было нельзя. Меня уже начинало трясти, я хватала ртом воздух, но все-таки засунула записную книжку себе в сумку и вернула полотенце на место. В голове мелькнула мысль о том, что ей все равно уже не помочь. Рано или поздно кто-нибудь найдет ее, ведь сейчас стоит такая жара.

12

А потом я побежала. Мимо сувенирных крокодилов, груды поддельных дизайнерских сумок, стоек с масками и стеклом, кляня Венецию за то, что здесь нет такси и так много народу, я бежала привычной дорогой до галереи, а мысли мелькали чуть ли не быстрее, чем ноги, потом на бегу нашарила в сумке ключи около морского вокзала Сан-Базилио, в отчаянии подняла металлические жалюзи, а затем… Затем я задохнулась от того, что увидела, и пулей вылетела на улицу, чтобы прийти в себя. Через некоторое время я осторожно вошла внутрь, снова опустила жалюзи и заморгала, привыкая к темноте. Весь пол завален бумагами и осколками разбитого стекла. Мой любимый стол измазан краской, которую я закупила для стен, и синими чернилами, которыми я от руки выписывала накладные. Материалов им досталось немного — как я уже говорила, люблю аккуратность и порядок, — но среди разбитого стекла и вороха бумаг блестели осколки крошечных чашек для эспрессо, которые я хранила для посетителей, оранжевые стаканы для воды и кувшин «Венини», все необходимые для моей работы инструменты были разбиты и разбросаны. Пустое пространство, еще недавно сиявшее красотой, мое маленькое королевство, теперь казалось совсем крошечным и зловещим. На автомате я предприняла жалкую попытку навести порядок, но вскоре бросила это дело. Вещи, которые я выбирала с такой любовью, сброшенные со своих мест и разрушенные, превратились в груду мусора. Обведя взглядом этот хаос, я поморщилась, открыла нижний ящик и с облегчением закрыла глаза. Пистолет на месте!

Работали, судя по всему, быстро. Они ничего не искали, просто хотели припугнуть. Пистолет Монкады лежал на своем месте, в потайном отделении нижнего ящика. Я достала его, стараясь не запачкать оружие липкой краской, и засунула в сумочку. Довольно долго я просто стояла и смотрела на крах того, что казалось мне самой заветной мечтой. Я и не такое видела. Более опытная галерейщица, возможно, просто достала бы помаду и написала бы на одном из разорванных каталогов название инсталляции, прикрепила вывеску на дверь и смогла бы еще и денег заработать на этом бардаке, но у меня уже не хватало терпения на все эти богемные шуточки. В тусклом искусственном освещении галерея напомнила мне хранилище в Лондоне, где мы с Дейвом проводили столько времени рядом с картинами, но, кроме света ламп, больше мне здесь не принадлежало ничего.