Госпожа Бовари

Перед нею за околицей, насколько хватал глаз, расстилался сельский кругозор. Внизу, под нею, пустела площадь; сверкали булыжники мостовой; недвижно торчали, словно замерли, флюгера на домах; с угла улицы, из окна одного дома, доносился до нее снизу скрипучими переливами какой-то хрип. То Бинэ точил на токарном станке.

Она прислонилась к косяку мансарды и, злобно усмехаясь, перечитывала письмо. Но чем напряженнее старалась она в него вникнуть, тем беспомощнее путались ее мысли. Она снова видела Родольфа перед собой, она слышала его голос, она обнимала его обеими руками, и удары сердца, колотившегося в груди как большой молоток, учащались с неровными промежутками. Она озиралась вокруг, смутно надеясь, что вот-вот рухнет под нею земля. И почему бы не покончить всего разом? Что ее удерживает? Она свободна. Она подалась вперед и взглянула на мостовую, твердя про себя:

— Ну же! Скорее!

Отвесный луч света, поднимавшийся прямо к ней снизу, притягивал к пропасти тяжесть ее тела. Ей казалось, что почва площади, колеблясь, приподымается вдоль стен, а край пола наклоняется, как судно во время качки. Она стояла у самого края — почти висела, окруженная пустым пространством. Ее охватывала небесная лазурь, воздух словно проносился сквозь опустошенную голову, ей стоило только уступить, не противиться, отдаться. А хрип станка не прекращался, словно яростный голос, ее зовущий.

— Жена! Эмма! — раздался голос Шарля.

Она замерла.

— Да где же ты? Иди скорее!

Мысль, что она едва ускользнула от смерти, обессилила ее почти до обморока; она закрыла глаза и вдруг задрожала, почувствовав на себе чью-то руку: то была Фелисите.

— Барин вас ждет, суп подан.

Пришлось сойти вниз. Пришлось сесть за стол.

Она попыталась есть, но не могла осилить пищи. Развернула салфетку, притворяясь, будто разглядывает заштопанные места, и действительно предалась было этому занятию, стала считать нитки полотна. Но вдруг вспомнила о письме. Неужели же она его потеряла? Где теперь искать?

Но так велика была усталость ее мозга, что ей никак не удавалось придумать предлога, чтобы выйти из-за стола. Притом на нее напала робость: она боялась Шарля, он, наверное, все знает! В самом деле, он как-то странно проговорил:

— Мы, очевидно, не скоро увидим господина Родольфа.

— Кто тебе сказал? — спросила она, вся дрожа.

— Кто мне сказал? — отвечал он, немного изумленный внезапностью вопроса. — Жирар говорил; я только что встретил его у «Французского кафе». Он уехал или собирается уехать надолго.

Она слегка вскрикнула.

— Что же тебя изумляет? Он отлучается время от времени, чтобы развлечься, — и, право, я это одобряю. Когда имеешь состояние и при этом холост!.. Вообще наш друг веселится на славу! Весельчак! Мне рассказывал господин Ланглуа…

Он умолк из приличия перед вошедшей в столовую служанкой.

Она переложила опять в корзину абрикосы, рассыпанные по буфету. Шарль, не замечая краски, вспыхнувшей на лице жены, приказал подать их на стол, взял один и отведал.

— Прелесть! — сказал он. — На, попробуй! — И протянул к ней корзину, которую она легонько оттолкнула. — Понюхай только: какой аромат! — сказал он, поднося корзину в несколько приемов к ее носу.

— Задыхаюсь! — крикнула она, вскакивая со стула. Но, усилием воли подавив судорогу в горле, проговорила: — Ничего! Прошло! Это нервы! Садись кушай!

Она боялась, что ее станут расспрашивать, ухаживать за нею, что ей не позволят остаться одной.

Шарль, чтобы не перечить ей, опять уселся и стал выплевывать в руку косточки от абрикосов, которые складывал потом на тарелку.

Вдруг синий шарабан промчался быстрою рысью по площади. Эмма вскрикнула и замертво упала навзничь.

Родольф действительно, по зрелом размышлении, решил отправиться в Руан. А так как из Гюшетт в Бюши нет другой дороги, ему пришлось проехать через местечко Ионвилль, и Эмма узнала его при свете фонарей, как молния прорезавших сумерки.

Заслышав смятение в доме, прибежал аптекарь. Стол со всеми тарелками был опрокинут; соус, мясо, ножи, солонка, графинчик из-под прованского масла — валялись по полу; Шарль звал на помощь; Берта кричала в испуге, Фелисите дрожащими руками распускала корсет на барыне, по телу которой пробегали судороги.

— Бегу в лабораторию за ароматическим уксусом, — сказал аптекарь. И когда Эмма открыла глаза, нюхая флакон, он заметил: — Я был уверен в этом средстве, оно и мертвого поднимет.

— Проговори что-нибудь! — молил Шарль. — Скажи нам что-нибудь! Приди в себя! Это я, твой Шарль, который тебя любит! Узнаешь ли ты меня? Вот твоя дочурка: поцелуй ее!

Малютка протягивала руки к матери, чтобы повиснуть у нее на шее. Но Эмма, отвернувшись, произнесла отрывисто:

— Нет, нет… уйдите все!

Она опять лишилась чувств. Ее снесли и уложили в постель.

Она лежала вытянувшись; рот ее был открыт, веки плотно сомкнуты, руки обращены ладонями вверх; она была недвижна и бледна, как восковая статуя. Из глаз двумя ручейками струились слезы и медленно стекали на подушку.

Шарль стоял в глубине алькова; аптекарь, рядом с ним, хранил сосредоточенное молчание, приличествующее в серьезные мгновения жизни.