Госпожа Бовари

Аптекарь, которого, в сущности, ничто не удерживало в Ионвиле, считал себя обязанным не двигаться с места; провожая их, он вздохнул.

— Ну, приятный вам путь, — сказал он им, — счастливые вы смертные! — Потом, обращаясь к Эмме, на которой было голубое шелковое платье с четырьмя оборками, он проговорил: — Вы прелестны, как амур! Вы произведете фурор в Руане.

Дилижанс остановился у гостиницы «Красный Крест» на площади Бовуазин. То был постоялый двор с трактиром, каких много в каждом провинциальном предместье, с огромными конюшнями, крошечными спальнями и двором, посреди которого куры клюют овес под забрызганными грязью шарабанами коммивояжеров. Это почтенные старые строения с источенными червем деревянными балконами, скрипящими от ветра в зимние ночи. Они постоянно полны народа, шума и еды; черные столы в них залиты кофе, толстые оконные стекла засижены мухами, сырые салфетки испещрены синеватыми пятнами от вина. От таких домов пахнет всегда деревней, как от батраков на ферме, хотя они и одеты в городское платье; при этих гостиницах всегда есть кофейня на улицу и огород на задворках, выходящий в поле. Шарль немедленно отправился действовать. Перепутал авансцену с галереей, партер с ложами, просил объяснений, ничего не понял, контролер отослал его к директору, он вернулся в гостиницу, потом снова побежал в кассу и так измерил ногами несколько раз весь город, от театра до бульвара.

Барыня приобрела себе шляпу, перчатки, букет цветов. Барин боялся опоздать к началу спектакля, и, не успев проглотить и по тарелке супа, они стояли уже перед входом в театр, двери которого были еще заперты.

Глава XIV

Перед театром стояла толпа, симметрично стиснутая между двумя балюстрадами. На углах соседних улиц гигантские афиши повторяли причудливыми литерами: «Лючия ди Ламмермур… Лагарди… опера…» и т. д. Погода стояла прекрасная; в воздухе было душно: завивка волос размокла от пота, красные лбы осушались вынутыми из карманов носовыми платками; порою теплый ветерок с реки слегка колебал кайму парусиновых гардин, раскинутых над входами в кафе. А пониже дул ледяной сквозняк, несший с собою запах кож, сала и масла. То были испарения улицы Шаррет, черневшей складами, где перекатывались бочки.

Из боязни показаться смешною, Эмма прежде, чем войти, пожелала прогуляться по гавани. Бовари из осторожности не выпускал из руки билетов, прижимая их к животу в кармане панталон.

Сердце забилось у нее сильнее уже в вестибюле. Она невольно улыбнулась тщеславною улыбкою при виде толпы, стремящейся другим коридором направо, меж тем как она поднималась по лестнице в «первые места». С ребяческим удовольствием толкала она пальцем широкие обитые двери; всею грудью вдыхала пыльный воздух коридоров и, сев в ложе, откинулась назад с непринужденностью герцогини.

Зал начинал наполняться, бинокли вынимались из футляров; абонированные посетители раскланивались друг с другом издали. Усталые от торговых хлопот, они приходили в храм искусства расправить члены, но, не забывая все же «дел», продолжали дневную беседу о хлопке, о тридцатишестиградусном спирте, об индиго. Мелькали лица стариков, спокойные, без выражения, белые, с белыми волосами, походившие на потускневшие от свинцовых паров серебряные медали. Молодые фаты гоголем ходили по партеру, выставляя напоказ в вырезах жилетов, розовые или зеленые, цвета незрелых яблок, галстуки; госпожа Бовари с восхищением любовалась сверху, как их затянутые в желтые перчатки пальцы опирались на трости с золотыми набалдашниками.

Тем временем в оркестре зажглись свечи; люстра спустилась с потолка, сияя гранеными подвесками и распространяя по зале внезапную веселость; потом один за другим вошли музыканты, и начался долгий хаос нестройных звуков: хрипели контрабасы, взвизгивали скрипки, трубили корнет-а-пистоны, пищали флейты и флажолеты. Но вот со сцены раздались три удара; грянули раскаты литавр, медь отчеканила несколько аккордов; взвился занавес, и открылся пейзаж.

То было перепутье в лесу, с ручьем и дубом на левой стороне сцены. Поселяне и вельможи, с пледами через плечо, хором пели охотничью песню; потом вышел атаман и стал призывать духа зла, подняв руки к небу; появился еще кто-то; потом оба ушли, а охотники запели снова.