Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

«Замужество моей матери приближалось, — говорит она, — и ни для кого уже не было тайной, но говорили о нем шепотом; эта тема разговора всегда вызывала общую неловкость, и, когда о нем заходила речь, дедушка подзывал нас с сестрой к своему креслу, опускал руки на наши головы, теребил нам волосы, и казалось, что его нежные ласки становились преградой для слов, которые могли нас опечалить. Все вокруг осуждали предстоящий брак, а я при виде этой новой и открытой любви матери чувствовала себя уязвленной до самой сокровенной глубины сердца; страдая от этого общего немого укора, который удручал ее, я старалась изобразить на лице радость и спокойствие и выказывала г-ну де Коэорну горячую симпатию, но затем мучилась от угрызений совести, просила прощения у моего бедного и любимого отца, и эта нескончаемая борьба сделалась для меня невыносимой пыткой.

День свадьбы был печален; мы должны были присутствовать на свадебной церемонии, причем во время нее ни одна слезинка из нашего сердца не вправе была увлажнить наши ресницы, и нам пришлось снять траур в тот самый день, когда мы окончательно осиротели; нам пришлось улыбаться при виде освящения этого забвения, улыбаться, отрекаясь от части сердца нашей матери ради того, чтобы там стал царить посторонний. Господин де Коэорн был протестантом; венчание состоялось в нашей гостиной, рабочий столик сделался алтарем, какой-то господин в черном холодно произнес заученную проповедь, а затем очень коротко благословил новобрачных. Стоит ли признаться? Я была рада, что церемония венчания выглядела столь жалкой, что милая моему сердцу церковь в Виллер-Элоне не была украшена, что алтарные свечи не горели, а в кадильнице не курился ладан; я была рада, что с главного распятия, ангелов, Богоматери и дарохранительницы не сняли их будничных покровов, чтобы освятить это забвение моего отца.

Оставшись одна у себя в комнате, я достала портрет моего дорогого отца, покрыла его поцелуями и пообещала покойному любить его на небесах не меньше, чем на земле. С того дня я ни разу не произнесла этого святого имени в присутствии матери; я схоронила мое сокровище в самых потаенных глубинах своих мыслей, и имя это слетало с моих губ только при встрече с товарищами по оружию моего возлюбленного отца или его солдатами, с которыми мы обменивались воспоминаниями и горестями».[13]

Я уже говорил, что Мари Каппель, будь у нее хороший наставник, могла бы стать замечательным писателем, писателем с даром экспрессии. Мне кажется, что три приведенных мною отрывка бесспорно доказывают это утверждение.