Госпожа отеля «Ритц»

– Бланш. – впервые Клод испытал искушение. Искушение прекратить ночные встречи, которые случались все чаще и становились все более возбуждающими по мере того, как боши затягивали петлю на шее Парижа.

Комендантский час теперь строго соблюдался, что делало тайные свидания особенно волнительными и захватывающими. Больше четырех собираться запретили даже в кафе или ночных клубах. Было несколько нападений на нацистских солдат, которые привели к облавам и расстрелам мирных граждан – в основном евреев. Впрочем, немцы убивали их не только в отместку.

Но нет. Сейчас особенно важно снимать стресс, отвлекаться от утомительных ежедневных попыток угодить всем: жене, сотрудникам, гостям, которые на самом деле гостями не были. Он должен делать это в память о Сезаре Ритце. В память о себе самом, о том Клоде, каким он был раньше. Только за пределами «Ритца» он может снова обрести себя, и поэтому он не прекращает встречи с Симоной, Мишель и Мартином. Встречи, на которых обсуждаются не только овощи и фрукты; теперь Мартин занимается продажей других вещей. Некоторые из них нужны Клоду, другие он предпочел бы не использовать, но все же берет их у друга, чтобы сохранить (в «Ритце» большие шкафы, и они скрыты от посторонних глаз) или передать кому-то другому.

Хоть Клод и гордился своим благоразумием, он не расслаблялся ни на минуту: оценивал свое поведение, особенно тщательно исполнял свои обязанности. Ему грустно это признавать, но иногда он ошибался. Как-то вечером, около половины одиннадцатого, он зашел на кухню в подвале. Начался воздушный налет; британские самолеты сбрасывали бомбы на доки за городом – стратегически важное место для немецкой армии. «Ритц», как случайно узнал Клод, находился на той же широте, что и склады, и мог стать прекрасным ориентиром для бомбардировщиков, которые летели над погруженным во тьму городом. Если кто-то случайно оставит свет на кухне включенным…

И точно, свет ярко горел. Если нацисты узнают об этом, если они выяснят, кто оставил свет включенным… При этой мысли Клод содрогнулся. Он потрогал лампочку; она была еле теплая. Значит, тот, кто это сделал, только что ушел; Клоду показалось, что он почувствовал знакомый запах – духов или масла для волос, – но не обратил на это особого внимания. И решил быть внимательнее к своим подчиненным. Он узнает, кто это сделал, и возьмет его или ее на заметку.

Клод поднялся по лестнице в свой номер, где Бланш, тяжело дыша, как раз снимала туфли и чулки.

– Проклятая светомаскировка! Я не могла найти дорогу в отель, хоть убей!

И Клод забыл про свет на кухне, впав в ярость от того, что жена бродит по улицам во время воздушного налета. Вскоре они так громко спорили, что заглушали гул бомбардировщиков над головой.

На следующее утро его вызвали в кабинет фон Штюльпнагеля и не очень вежливо допросили, после чего отпустили, предупредив, что инцидент еще не исчерпан. Потому что свет на кухне был сигнальным огнем, указывающим самый короткий путь к докам и хорошо заметным сверху. Союзники, по-видимому, проделали большую работу.

А Клод должен быть осторожен; он не должен позволять своей страсти мешать работе, не должен навлечь беду на «Ритц».

Клод гордился своей деятельностью. Пока не замечал печаль в глазах жены, не чувствовал, что не оправдал ее ожидания, – и ей пришлось смириться с этим. Бланш разочарована в нем и в его работе, она страдает от его неверности. Клод не мог игнорировать отвращение, которое звенело в ее голосе, когда Бланш высмеивала его за то, что он кланялся нацистам и бежал выполнять их приказы. В течение нескольких дней после воздушного налета Клод угождал нацистским гостям с удвоенной силой; дошло до того, что он лично полировал ботинки фон Штюльпнагеля, который выразил неудовольствие работой мальчика-чистильщика обуви.

– Клод, из тебя бы вышел отличный немец, – сказал фон Штюльпнагель, любуясь блеском полированной черной кожи. – Может, ты поедешь со мной в Берлин и будешь там заведовать отелем?

Клод улыбнулся и сказал: «Спасибо. – И добавил: – Это предел моих мечтаний».

Поэтому сегодня вечером, когда звонит телефон, Клоду особенно сильно хочется ответить на звонок. Бланш улыбается загадочной улыбкой, которая часто мелькает на ее лице в последнее время, дает ему пощечину – слабую и отрывистую, своего рода напоминание о лучших временах – и уходит первой. В последнее время она всегда уходит первой. И приходит домой последней, в полубессознательном состоянии, с остекленевшими глазами, в одежде, пропахшей джином и вермутом. А Клод делает то, что должен делать француз, даже в Париже 1943 года.

Он закрывает глаза и видит звезды – звезды от ее пощечины. Желтые звезды на улицах Парижа.

Мгновение – он смотрит на часы, считая секунды, отводя себе ровно шестьдесят – Клод презирает этот мир, эту войну, эту оккупацию, этот позор, эту чуму, этот кошмар. Он не знает, как еще назвать происходящее.