Госпожа Рекамье

Ампер вернулся в Париж, куда его уже давно требовал к себе отец, только что назначенный профессором экспериментальной физики во Французский Коллеж и испытывавший финансовые затруднения. Керубино не хотелось расставаться с легкой, обворожительной жизнью, которую он вел в свите своей графини, однако пришлось повиноваться. Он прибыл во французскую столицу 10 декабря. По дороге писал Жюльетте нежные, немного болезненные письма, ибо капризный молодой человек был словно наркоман в период ломки. Жюльетта отвечала ему время от времени. Это чувство, которое она не отвергала и которое имело свои приятные стороны, тяготило ее: Ампер был слабовольным, легко возбудимым человеком с неровным характером. Давление, которое он оказывал на нее и ее окружение, в последние месяцы усилилось, и вполне вероятно, что Жюльетта испытала облегчение от его отъезда, который без конца откладывался. В начале 1825-го, юбилейного года, в папскую резиденцию начали прибывать паломники. По обычаю, знатные дамы города должны были их принимать. Эта обязанность не нравилась Жюльетте. Вот что она пишет молодому Амперу:

Святой год — вовсе не то, что я себе воображала. Три десятка паломников и десяток или дюжина паломниц — вот и всё, что мы видели до сих пор. Вчера мы присутствовали при ужине паломниц; им прислуживали княгиня де Лукка и все римские знатные дамы, а также принцесса Дориа, прекрасная, как ангел. Все эти дамы в черных платьях и белых передниках были заместо служанок; они мыли ноги бедным странницам, когда мы вошли. Поверите ли? Меня вовсе не растрогала эта картина, а ведь мое воображение так легко увлечь подобными вещами! Эти бедные странницы казались мне столь смущенными тем, что их вот так выставляют напоказ, а оказываемые им услуги — трехдневное гостеприимство — показались мне такими жалкими в сравнении со столь помпезными приготовлениями, что я почти примкнула к взглядам г-на Лемонтея и увидела в этом мимолетном и театральном уничижении знатных дам лишь новую манеру придать себе чувство собственного величия, выражение гордыни, в котором они наверняка не отдают себе отчета. Но хотя я и с легкостью проникаюсь чувствами других, мне не удалось поддаться этой иллюзии. Прощайте, прощайте. Что Вы поделываете? Работаете ли над «Еврейкой»? Напомните обо мне Вашему батюшке, Вы знаете, как я к нему привязана. Передайте г-ну Делеклюзу, что я предпочитаю не писать к нему, когда могу иметь Вас своим переводчиком. Мы с большой радостью увидимся с ним в Париже.

Жюльетта попросит Матье выполнить кое-какие поручения к некоторым ее парижским друзьям. 26 января он написал в Рим о выполнении задания, обронив: «Г-н Ампер, о котором Вы отзываетесь не столь хорошо, как я полагал…»

14 февраля Жюльетта уточняет в письме к молодому человеку: «Мне писал о Вас герцог Матье, который был очень рад Вас видеть…»

Двойная игра? Может быть, и нет… Жюльетта любила Керубино, но сознавала, насколько он пустой человек. Ему бы побольше работать, поменьше мечтать, и всё образуется…

Жюльетта не позабыла Рене. Летом она перечитала «Мучеников» и затеяла заказать иллюстрацию к одной из сцен ученику Торвальдсена, главному римскому скульптору после кончины Кановы. Она заказала молодому Тенерани барельеф, изображающий казнь Евдоры и Кимодокеи, и сама следила за выполнением работы. (Барельеф погиб в 1944 году при пожаре в Сен-Мало: Жюльетта завещала его родному городу писателя.)