Госпожа Сарторис

Он прочитал письмо. Я смотрела, как он сидел, немного согнувшись, согнувшись и оцепенев, а перед ним лежал сложенный лист бумаги и открытый конверт. Когда он поднял на меня взгляд, совершенно растерянный, отстраненный от боли и разочарования, мне пришло в голову выдать все это за помешательство, каприз, чуть более экстравагантный, чем обычно, внезапную ночную автопрогулку, гормональное расстройство, нечто абсурдное, что может уладиться уже в утренних сумерках. Фантазия у него была небогатая – возможно, ее не было вообще, – но он знал, что бывает правда, которая живет всего несколько часов, которая способна существовать лишь ночью, а при свете дня мы не только раскаиваемся, но и перестаем понимать ее, потому что были пьяны или потому что разругались вдрызг, ведь это всегда происходит посреди ночи, когда натянуты нервы, выпито слишком много алкоголя, после дня рождения или большого праздника, который прошел не настолько весело, как планировалось; наконец, кто-то должен устало сказать – «просто пойдем спать», а утром человек осматривается и не может даже вспомнить того, что казалось таким важным еще несколько часов назад, из-за чего он гневно ругался полночи. Это могло стать выходом из положения, он бы наполовину поверил мне, а наполовину – захотел бы поверить; мне следовало сказать – «Давай вернемся в кровать, я все объясню». Я могла спасти ситуацию, но этого не сделала. В момент, когда я опустилась рядом, словно на крупных переговорах, взяла стакан воды из-под крана и молча посмотрела на мужа, в тот момент я упустила шанс отогнать катастрофу. Я этого не сделала; он спросил, почему я вернулась, и я ответила: он не пришел. Я не пыталась солгать, потому что не чувствовала в этом необходимости; мне бы хватило сил и самообладания что-нибудь сочинить, но я подумала: с чего бы. Он тяжело вздохнул; я видела, он пытался понять, что это значит, спросить не решался. «Я потом позвоню ему, – сказала я, – мы просто разминулись; это ничего не меняет». Я дрожала, пока говорила эти слова, и сомневалась, хочу ли сама в них верить, но знала, что история с Михаэлем для меня гораздо, бесконечно важнее этого изможденного мужчины на скамейке в кухне, и не хотела ничего менять. Еще я не хотела, чтобы он заметил мой страх, постепенно перерастающий в панику; это его совсем не касается; я сказала себе: «Продержись еще несколько часов, и все будет позади, не сдавайся». Но это не помогало. «Хочешь сказать, – уточнил он, – что ты хотела сбежать с человеком, а он все перепутал и пропустил встречу?» Оставив письмо с порванным конвертом, он тяжелыми шагами направился вверх по лестнице; я осталась на месте. Потом сожгла в раковине письмо, включила кофемашину и сидела за кухонным столом, пока по лестнице не спустилась Ирми.