Госпожа Смерть. История Марии Мандель, самой жестокой надзирательницы Аушвица

Мандель заявила, что ни в Равенсбрюке, ни в Аушвице она не несла прямой ответственности за смерть заключенных, не принимала участия ни в отборах в газовые камеры, ни в других казнях, ни в отборах для медицинских экспериментов. Мария подчеркнула, что присутствовала на отборах лишь несколько раз и то по приказу коменданта или врачей.

Мария затронула тему своих подписей в списках «Особого обращения» и сказала, что это была просто «формальность», а отбором имен для списков занимался врач². Один из адвокатов обвинения язвительно ответил:

– В результате этих «формальностей» трубы крематория дымили день и ночь³.

Мандель также опротестовывала конкретные показания. В одном из них женщина по имени Либерак утверждала, что видела, как Мария убила заключенного в Равенсбрюке. Мария ответила: «Если бы я это сделала, то была бы немедленно арестована и получила бы суровое наказание». Мария также отрицала, что знала о медицинских экспериментах над польскими женщинами в Равенсбрюке, отрицала, что занималась отбором в том лагере или приказывала наказывать заключенных, и заключила:

– Я как старшая надзирательница отвечала за других охранников⁴.

Мандель постоянно отрицала показания о долгих перекличках и часто перекладывала вину на врачей, оберштурмфюрера Хёсслера, «который был отстранен от работы в женском лагере по причине своей жестокости, что также может подтвердить обвиняемый Либехеншель»⁵, или на коменданта Хёсса. «Самые жестокие наказания происходили при Хёссе»⁶.

Она заявила, что доктор отправлял одних в больницу, а других – в «Особое обращение».

[Когда я впервые попала в лагерь], первый отбор проводил комендант Хёсс. Я была всего лишь старшей надзирательницей в лагере и сказала Хёссу, что не буду нести никакой ответственности за отобранных заключенных. На это Хёсс ответил мне, что мне никогда не придется приговаривать заключенного к смерти и что я должна оставить это в его исключительной власти⁷.

Особенно я хотела бы сказать, что моя служба в Освенциме была чрезвычайно осложнена крайней суровостью коменданта Хёсса. Во всей своей деятельности я зависела от коменданта Хёсса и не могла назначать никаких наказаний⁸.

Мандель и Брандль обсуждали ход судебного процесса между заседаниями, прекратив на время свою вражду в слабой попытке защитить друг друга. Брандль попросила выступить с заявлением, сказав: «Я хочу сказать, что никогда не была соратницей Марии Мандель и не получала от нее никаких приказов». Мандель, в свою очередь, заявила: «Что касается обвинения Брандль в том, что она принимала участие в отборах, то я должна сказать, что никогда не видела ее на этих отборах во время их проведения и никогда не слышала об этом. Вполне возможно, что это касается другого человека, Дрекслер или какой-то другой надзирательницы»⁹.

На четырнадцатый день процесса Рымарь вызвал несколько свидетелей, чтобы подкрепить аргументы против некоторых показаний. Он пытался доказать, что во время отборов Мандель исполняла лишь канцелярские функции, формальности, и что она никогда не была человеком, который имел бы решающий голос. Что же касается доказательств, связанных с жестоким обращением с заключенными, то они «не отражают реальность, потому что подсудимая Мандель никогда не держала в лагере собак, не ходила с ключом, кнутом или револьвером»¹⁰. Это заявление вызвало язвительный ответ Шмаглевской:

– Говорить, что Мандель не носила оружия или не совершала других зверств, – наивное предположение. Мы, заключенные, знаем, что все эти подсудимые ответственны за огромное количество смертей в Аушвице¹¹.

Свой образ, который Мария представила в своих предварительных показаниях, она продолжала строить и на суде. Она обвиняла заключенных в их собственных несчастьях, подчеркивала, что любой, кто следует правилам, застрахован от наказания, и продолжала очернять женщин как «асоциальных и преступниц». Мария объявила себя невиновной в обвинениях в жестокости и де-факто отмахнулась от любой ответственности¹².

В конце концов, как заключил главный обвинитель лорд Хартли Шоукросс на Нюрнбергском процессе, «наступает момент, когда человек должен отказаться отвечать перед своим лидером, если он также должен отвечать перед своей совестью»¹³. Марии еще предстояло достичь этой точки. Почти в самом начале процесса прокурор Гацкий прямо спросил Марию:

– В целом обвиняемая чувствует себя виновной или нет?

Та просто ответила:

– Нет¹⁴.